Юлий Квицинский - Время и случай

С нашей стороны в столице ГДР в одном из особняков в Нидершенхаузен в эти дни инкогнито находился А. А. Громыко. Его приезда настойчиво требовал П. А. Абрасимов, считавший, что на финишной прямой ему было бы неразумно брать ответственность за все принимаемые решения на свои плечи. Министр согласился приехать в решающий момент в Берлин. Он рассчитывал контролировать и направлять все действия Арбасимова, но эта надежда была, мягко говоря, не совсем обоснованна. Министр был нужен послу как алиби, а не как руководитель.

Абрасимов непрерывно находился на обедах и заседаниях, с которых присылал временами записки с обсуждавшимися там вариантами формулировок или передавал что-либо А. А. Громыко на словах. Пока тот раздумывал, какое целесообразнее всего принять решение, и писал инструкцию Арбасимову, проходила пара часов. Посол получал записку от министра, читал ее и просил передать, что указания устарели, он договорился о чем-то совсем ином, а теперь обсуждает новый вопрос. Получив такое сообщение, министр свирепел и грозно вопрошал, зачем он здесь вообще находится. Но до Абрасимова было далеко, а министр находился в Берлине инкогнито. Руки его были связаны. Поэтому в роли мальчика для битья то и дело оказывался я, причем министр, надо ему отдать должное, умел ругаться самым обидным образом. Однажды он довел меня почти до слез, объявив ошибочной и неприемлемой формулировку преамбулы соглашения, где говорилось о «relevant area», то есть о «соответствующем районе». «Вы еще, наверное, дали согласие на то, чтобы употребить определенный артикль «the», — съязвил министр, — чтобы всем было ясно, что имеется в ввиду весь район Берлина».

Что мне было ему возразить? Он сам утвердил эту формулировку в нашем проекте соглашения, переданном трем державам еще в марте, и забыл теперь об этом. Я молча встал и вышел из кабинета министра.

Через некоторое время мне сказали, что министр вызывает меня вновь. Я попросил передать, что не пойду и прошу меня от дальнейшего участия в переговорах освободить. Тогда пришел старший помощник В. Г. Макаров, который уговорил меня не делать глупостей. Когда я вернулся, министр встретил меня ворчанием, из которого можно было разобрать такие слова, как «не работник, а красная девица», «слова ему нельзя сказать». Но браниться перестал.

В общем, его конкретный вклад в выработку соглашения на завершающем этапе состоял в том, что он придумал развязку вопроса о паспортах ФРГ, выдаваемых западноберлинским жителям. Союзники настаивали, чтобы мы признавали эти паспорта, если они будут снабжать их штампом, что данный паспорт выдан с согласия союзнических властей. Мы же настаивали, чтобы западноберлинцы по-прежнему ездили к нам по своему западноберлинскому удостоверению личности. Под занавес переговоров этот вопрос очень обострился. В конце концов министр дал согласие учинить особую протокольную запись к соглашению, в соответствии с которой постоянный житель Западного Берлина при обращении за визой представлял в наше консульское учреждение и паспорт ФРГ, и западноберлинское удостоверение личности, а при поездке мог брать с собой один или оба эти документа. На Западе эта протокольная запись была расценена как крупная победа, а В. Брандт даже счел необходимым отметить этот «успех» в своих мемуарах. В действительности же А. А. Громыко просто перехитрил своих партнеров.

Дав согласие на то, чтобы западноберлинец при обращении за визой представлял сразу два документа, министр не сказал, однако, какой из них будет основанием для выдачи визы. Сразу же вслед за вступлением в силу четырехстороннего соглашения была издана специальная инструкция, в соответствии с которой паспорт ФРГ предписывалось игнорировать. Виза выдавалась на основании западноберлинского удостоверения личности. А какой паспорт еще носил в своем кармане западноберлинец, нас не интересовало.

К числу своих собственных заслуг при заключении четырехстороннего соглашения я отношу договоренность об открытии советского генерального консульства в Западном Берлине. Этот вопрос мы поставили без особой надежды на его положительное решение. И ФРГ, и союзники упорно сопротивлялись, и я имел указание снять это требование, но это указание не выполнял, несмотря на заявления «самого» Киссинджера, что открытие нашего генконсульства нереально. Это упорство принесло свои плоды. Генконсульство было-таки учреждено и работало почти двадцать лет.

В последней декаде августа работа над четырехсторонним соглашением была закончена. А. А. Громыко улетел в Москву и отправил текст соглашения на утверждение в Политбюро. П. А. Абрасимов чувствовал себя героем дня и готовился к повышению по службе. Говорили, что он должен быть назначен послом то ли в Лондон, то ли в Париж. Оставалась «техническая» часть работы — сверка текстов соглашений на русском, английском и французском языках. Но вскоре выяснилось, что речь идет отнюдь не о технических вопросах.

Исключительно важная для нас формулировка, что западные сектора Берлина не являются составной частью ФРГ и не управляются ею, была выработана в Бонне Фалиным, Рашем и Баром. Она писалась по-английски, то есть на языке, который В. М. Фалин почти не знал. В качестве добровольного помощника в переводе и толкователя английского текста выступал Бар. В результате было записано, что западные сектора Берлина «continue not to be a constituent part of the FRG and not to be governed by it». Фалин передал этот текст в Москву снабдив его таким переводом: «Западные сектора Берлина не являются составной частью ФРГ и не могут управляться ею», — хотя надо было написать: «По-прежнему не являются составной частью ФРГ и не управляются ею».

Когда дело дошло до сверки текстов, представители трех держав с полным основанием сказали, что русский текст формулировки не соответствует английскому. Поскольку текст соглашения писался по-английски, они стали требовать изменить русскую формулировку. Но Громыко, видимо, не давший себе труда вчитаться в английскую формулу, уже доложил в Политбюро, что три державы согласились с тем, что Западный Берлин «не может» управляться ФРГ, утвердил там эту формулу, оставив за собой право вносить в текст соглашения лишь редакционные поправки.

Спорить с ним по этому вопросу было очень трудно. Он говорил, что всю жизнь занимался английским языком, что его никто не обманет, что русский текст вполне эквивалентен английскому. Для вящей убедительности он призвал своего любимого переводчика В. Суходрева и строго вопрошал его, правильно ли он понимает, что тут подразумевается долженствование, а не простая констатация того, что останется неизменным прежнее положение в вопросах отношений между Западным Берлином и ФРГ. Суходрев подтверждал: могут быть, конечно, и другие варианты перевода, но перевод министра вполне правомерен и даже очень хорош.