Евмен Доломан - На безымянной высоте

— Не дотянешь… Брось, сам иди…

— Не мели чепухи.

— Дашь мне свой вальтер, если что…

— Если не замолчишь…

— Лежачего не бьют.

— Теперь и лежачим достается.

Сворачиваю на обочину. Тут снег нетронутый, покрытый ледяной коркой. Полозья проваливаются, и сани оседают в снег по самое дно. Все же мне кажется, что здесь легче.

Оглядываюсь на Гришу, не свалился ли. Он срывает с обвисших веточек стеклянные палочки сосулек и засовывает их пригоршней в рот.

— Выбрось! — кричу.

Гриша пугается, но через мгновение принимает такую позу, будто ничего не было. Так ребенок, пойманный на шалости, прячет руки за спину, наивно считая, что никто ничего не заметил…

Он украдкой дохрустывает то, что схватил. Молчит.

«Выбраться бы как-нибудь наверх, а там будет легче, там дорога почти ровная до той долины, где развилка», — подбадриваю себя. Ватник расстегнут до пояса, но сорочка прилипла к спине. Чуб взмок. От меня валит пар, как от загнанного коня. Хоть и медленно, но все же я продвигаюсь вперед.

После небольших передышек, чтобы собраться с духом, я наконец выволок сани на крутой холм, на самую вершину.

— Ну, Гриша, — перевожу дух, — теперь мы покатим быстрее. Наш вездеход пойдет по ровному, как по маслу… Отдохнем, перекурим — и в дорогу.

Вижу, мой оптимизм что-то не веселит Гришу.

Он молчит — наверное, санки его совсем доконали.

Приседаю возле него, на край санок.

— Не замерз?

— Да нет… Только ты из меня своим дерганьем всю душу вытряс. — Через минуту говорит: — Смотрю я на тебя, Юра, и думаю, какой же ты дурень! Бог совсем обошел тебя, даже немножечко мудрости не дал.

— Ты о чем?

— Какого же беса переться нам по бездорожью к развилке, если бригаду можно было встретить возле переправы. Это же так просто. Проехались бы санями по замерзшей реке несколько километров — и все.

— Ведь мы же не знаем, где та переправа, может, до нее далеко?

— Не думаю. Помнишь, ее отыскали вечером за каких-нибудь полчаса, значит, недалеко.

— Чего же ты не сказал об этом еще там, возле хибары?

— Тогда не думалось…

— Ну, возвращаться уже не будем… Будешь курить?

— Меня и без того тошнит.

Я скручиваю папиросу.

— Знала бы Мария, что такое случилось, прилетела бы сюда.

— Может, и прилетела бы, — соглашается Грищенко. — Только не по той причине, что ты думаешь. Просто она рада помочь каждому.

Чиркаю спичкой, закуриваю папиросу. И в это же мгновение — неожиданно — автоматная очередь. Я даже подскочил: не разберу, откуда бьют. Трескотня, сухая, колючая, слышится со всех сторон. И все же толкаю сани с придорожья в кусты.

Теперь слышу: стреляют из леса, наверное, разрывными пулями, потому и кажется, будто палят со всех сторон. «Вот влипли так влипли!»

— Неужели немцы? — всполошился Гриша.

— А тебе не все равно? Вот они и добьют тебя. Сделают то, для чего ты просил пистолет.

— О, нет! Это не одно и то же… Погибать, как дурной теленок, без боя, не собираюсь.

Достаю из-за голенища «вальтер».

— Держи. Обойма полная. Может, пригодится. Если бы это были наши, то прежде чем стрелять, они окликнули бы. Да чего им, скажи, слоняться?

— Это правда, — соглашается Гриша.

Оставляю его в укрытии за вывороченным бурей деревом. Крадусь к дороге. Залегаю в кустах на снегу. Нам будет плохо, если они переберутся на эту сторону дороги; с Гришей не убежишь. Должен их не пустить! Разве что обойдут…

Боюсь даже пошевельнуться. Прислушиваюсь. Немая тишина. Луна еще освещает дорогу, искристо мерцает изморозь. Но лес, что за дорогой, уже темнеет. Чего доброго, немец еще подползет незаметно к дороге. Один прыжок — и уже он на этой стороне.

Слышу: голос, потом несколько сразу, заговорили наперебой, на чужом языке. О чем-то, видно, спорят.

«Почему не стреляют? Почему не нападают на нас? Может, думают, что нас здесь много?»

Хрустит ветка — это чуть ли не напротив меня. Я молчу, выжидаю… «Ну, ну, — думаю, — вылезай на дорогу — я тебя угощу!..»

Но там снова затишье. Лежу. Никогда не думал, что попаду в такой переплет. Если повезет из него выбраться — больше не буду отставать, не буду отлучаться от своих. Вместе, кажется, и сам черт не страшен.

Когда я тащил санки, было жарко, а теперь, лежа на снегу, замерзаю. Время идет, между тем из-за дороги ни звука… «Может, их там уже и нет, может, они подались в лес? А там Гриша?..»

Громко кашлянул и сразу же откатился в сторону.

— Рус! Рус!

Молчу. «Сейчас, — думаю, — крикнет: «Сдавайся!» И начнет агитировать…»

Но слышу совсем другое:

— Рус! Гитлер капут!

— Капут! — говорю. Но не выхожу из укрытия. Лежу, держа наготове автомат.

— Рус, не стреляйт! Мы не стреляйт!

— Ком, ком! Иди, не бойся! Какому черту ты нужен!

— Не подпускай! — стонет Гриша. — Обдурят!

— А я их держу на прицеле.

Из леса, боязливо пригибаясь, выходят три человека. Останавливаются посреди дороги, поднимают над головами оружие — и бросают в снег. Подхожу к ним, даю автоматную очередь туда, откуда они вышли: может, там в засаде четвертый? Забираю у них оружие, обыскиваю, нет ли пистолетов, и только потом веду к саням.

Гриша ругается:

— Может, они, гады эти, и продырявили мне грудь? Я их сейчас! — и наводит на немцев вальтер.

Я выбиваю пистолет из его рук. Кричу ему:

— Ты что!.. В своем уме?

— А… Они мою кровь пили, а ты за них!

— Гриша, лежи… У тебя — жар. Это опасно… Нужно спешить.

Он натягивает на голову шинель.

Двух немцев заставляю тащить сани, третий будет подталкивать.

Выезжаем на дорогу. Только теперь рассмотрел пленных. Обмундирование на них почти новое, но оно — не для нашей зимы, очень легкое. Вот и скулят от мороза. Тот, что сзади, показывает на следы танков и поднимает вверх два пальца:

— Цвай таге вир ляуфен вег…

Я понял, что два дня они бегут от наших танков.

Прятались по лесам, а дальше нет сил: и холодно, и голодно. Решили сдаться. «А, бандюги, вы еще и не такое испробуете, чтобы больше не зарились на чужое!..»

— Так зачем же было стрелять? — спрашиваю.

Немец показывает, что они стреляли вверх.

После долгого молчания отзывается Гриша:

— Хоть перед смертью покатаюсь на врагах. Все же легче умирать будет.

— Не умрешь. Теперь мы скоро к своим пристанем…

До развилки дорог добрались за какой-то час.

Пленные старались — или из желания согреться, или хотели показать свое усердие.

С краю дороги на перевернутом вверх дном ящике от армейской повозки сидят несколько мужчин. О чем-то говорят, курят.

— Где ты их подобрал? — спрашивает пожилой солдат у меня, кивая на пленных.

— Сами меня нашли…

— Ну и что теперь с ними будешь делать?

— Отправлю в штаб, а что еще?

— Очень им там обрадуются! — басит все тот же голос. — Теперь к ним нужно приставлять охрану, а людей и так мало… Мы же отрезаны от Большой земли — их туда не переправишь. Нашел ты себе мороку…