Евмен Доломан - На безымянной высоте

Спас меня парторг роты ефрейтор Власюков. Он подарил мне свой ремень. Я на радостях стал так туго затягиваться, что и пальца не просунешь. Внеочередные наряды отпали… А немного погодя тот же Власюков попросил командира роты Суницу перевести меня из третьего расчета в первый. Командир пошел навстречу парторгу. Таким образом, я попал в первый расчет сержанта Бородина. Будто я снова на свет родился — так стало легко и хорошо. Бородин — человек на удивление спокойный, душевный, без гонора. Даже команды, которые он отдает, звучат будто просьбы. Все мне здесь по душе, кроме одного, — что я очутился рядом с Грищенко. Я наводчик, а он — заряжающий. Между тем проситься в другой расчет как-то уже неудобно.

Чопик, услыхав от меня эту историю, весело смеется:

— Ну и везет тебе, бедному, как тому коню, который жаловался: куда я — туда и арба, никак не отстает. Он, работяга, не мог догадаться, что впряженный. — Через минуту добавляет: — А может, это и лучше, что вы будете рядом. Ведь он неплохой парень, да еще земляк.

Я молчу. Смотрю на его белоснежный подворотничок, на ладно пришитые погоны. «Старается для своей ненаглядной…»

Мне всегда становится легче после разговора с Чопиком. Вот и теперь будто камень с плеч. Он видит лишь светлую сторону предметов и именно на нее обращает внимание других. И Капа, с которой он подружился, такая же. Понимаю его и даже сочувствую ему, поэтому и говорю.

— Ты знаешь, мне жаль девушек, когда они тащат по бездорожью свой станкач. Тоненькие, хрупкие… Ну и выбрали же себе забаву, лучше бы уж автомат или винтовку.

Петр смеется:

— Да они обе — и Капа и Дуся — просто влюблены в своего «максима». А если любишь свое дело, разве оно трудное? В общем, скажу тебе, браток, что Капа — это не девушка, а чудо. Случается же такое, что девушка по всем статьям прекрасна. А душа у Капы, как песня. Одним словом — романтичная.

— Смотри, чтобы та штука на колесах не вышибла из нее всю песенную романтику.

— Она не из таких, не из слабодушных. Крепкий, чертенок. Упорство — казачье! — Глаза у парня сияют, когда говорит он о Капе…

Уже неделю нас почти каждую ночь поднимают по тревоге. Валандаемся до утра, а дальше, как и всегда, начинается обычный трудовой день. Недосыпание совсем измучило.

— Хотя бы кто-нибудь горн стащил у Лелюка, — шутят ребята, — может, удалось бы выспаться…

Вот и сегодня нас подняли по тревоге, наверное, часа в четыре утра. Вскидываю на плечи минометный ствол, вещевой мешок и скатку. Поверх пилотки надеваю каску, а уже потом закидываю на плечи карабин. Щупаю, на боку ли саперная лопата. Кажется, все на месте. Бегу к своему расчету, ибо комроты Суница уже нетерпеливо поглядывает на свои большие, как оладья, карманные часы…

Батальон двинулся. Впереди — рота автоматчиков, за ней рота противотанковых ружей, потом следуем мы, после нас артиллеристы, а в хвосте — хозяйственники, другие службы батальона. Все точь-в-точь как вчера и как позавчера.

Остановят нас где-нибудь у перелеска, прикажут занять огневые позиции и выкопать окопы в полный рост. Для нас, минометчиков, это значит вырыть круглую яму диаметром в два метра, а глубиной около метра. В ней должен стоять миномет. Кроме того, выкопать ниши для боеприпасов, убежище для расчета, да еще и соединить все это между собой ходом сообщения. А потом прокопать ход в полный рост к соседнему расчету… Несколько часов ворочаем лопатами, не разгибая спин.

От черенков лопат ладони солдат тверже, чем подошва. Гимнастерка мокрая от пота, хоть выкручивай. И едва успеваем управиться, как новая команда:

— Сменить огневую!

Навьючиваем на себя разобранный миномет, карабины и другое снаряжение и бежим под воображаемым огнем противника на другую позицию. Здесь — все сначала. А конец один: командир роты, посмотрев на свои карманные часы, кричит:

— Отбой!

Командиры взводов повторяют за ним словно эхо:

— Отбой!

— Отбой!

Мы облегченно вздыхаем, мечтая об отдыхе. Но увы… Команда:

— Становись! Шагом марш! — И ведут нас в лесной лагерь к землянкам.

Идем. Солнце поднялось высоко, а с привалом что-то не спешат.

Колонна неожиданно остановилась, хотя команды не было. Я натолкнулся на Власюкова, на меня наваливается Грищенко.

— Не толкайтесь! — кричат передние.

— Чего напираете! — останавливаем задних.

— Может быть, привал?

— Какой там, к черту, привал, еще до фронта далеко!..

Толчемся, поправляем вьючные лямки, которые уже врезались в плечи.

Колонна преодолевает водный рубеж. Через лесной ручей перекинута кладка из двух длинных сосен. Перебегаем поодиночке, потому и возникла задержка. Говорят, что разведчики форсировали этот ручеек вброд, да он оказался глубоким. Теперь ребята за кустами выкручивают свои брюки и портянки.

Выбираемся по крутому склону и снова, разобравшись по двое, топаем по разбитой гусеницами танков дороге. Отодвигаю скатку, которая уже натерла мне колючим сукном шею, и в эту минуту замечаю нашего санинструктора Марию Батрак. Она энергично размахивает руками, спешит. Я распрямляю плечи, выгибаю колесом грудь. Иду чеканя шаг. Кажется, дорога сразу стала ровнее. Так проходит несколько минут.

— Ты что, заметил начальство, что так стараешься? — удивляется Грищенко и расправляет гимнастерку.

— Очень я испугался твоего начальства, — говорю ему тихо, чтобы, упаси боже, не услышал кто-то из командиров…

— О-о-о, какой храбрый.

Прислушиваюсь к шороху легких шагов, — они для меня будто музыка. «Там-там, там-там-там». Я не оглядываюсь, но знаю, что это — Мария. Почему-то каждая встреча с ней — даже на людях — меня волнует.

Вот она поравнялась со мной — невысокая, красивая даже в вылинявшей гимнастерке, в грубых, хоть и небольших, сапожках. От нее веет уютом, покоем и непокоем одновременно. Не для таких, думаю, тяжелая солдатская жизнь, тем более фронтовая. Ей бы среди детей…

Она, подбадривая меня, улыбается, и на ее щеках появляются ямочки. Поправляет привычным движением темно-зеленую пилотку. Приглаживает черные волосы. Какое-то время идет плечом к плечу со мной, глядя себе под ноги. В ее руке зажат пучочек лесных цветов. И вдруг взглянула на меня своими карими, немного грустными глазами:

— Юра, давай мне карабин, все же будет немного легче.

И скупо улыбается, будто чем-то передо мной виновата. Неужели я так жалко выгляжу, что даже эта слабенькая девушка предлагает мне помощь? На нас посматривает не только первый расчет, а чуть ли не весь взвод.

— Ну что ты, Мария, что ты! — спешу с ответом. А сам думаю: как же она ко мне относится, почему она так сказала?

Некоторое время идем молча. Девушка слегка касается моего локтя рукой. Поворачиваюсь, и мы встречаемся взглядами. Теперь в ее больших глазах — лукавые, нетерпеливые чертики. «С чего бы это?» — удивляюсь я.