Евмен Доломан - На безымянной высоте

На этот же раз, выходит, можно было бы им верить.

Дальше старший лейтенант Суница говорит о том, что вот-вот и наша бригада пойдет в бой.

— Мы должны развить успех пермяков и, сломав сопротивление врага, выйти к селению Злынь, перерезать важнейшую коммуникацию врага. Наступление должно быть стремительным, напористым. Нам придется сделать сейчас пяти-семикилометровый бросок и подготовить огневые позиции, — говорит дальше Суница. — Должны успеть, чтобы в час наступления вести интенсивный огонь по врагу.

Слышны тяжелые вздохи, Губа не выдерживает:

— Да мы сегодня и так уже напрыгались!..

— Знаю! — обрывает его командир. Некоторое время помолчав, будто взвешивая: сказать или нет? — говорит: — Тот наш переход от лагеря до места дислокации бригады был, по сути, решением спора: брать нас на броню вместе с автоматчиками или не брать? Комбриг считал, что минометчики, если будет нужно, не смогут за короткое время пешком преодолеть расстояние до нового рубежа. Значит, не смогут поддержать своим огнем другие подразделения… Тогда пусть едут на танках… А майор Голубев не соглашался на такое. Мол, танки с десантом могут попасть под пулеметный огонь. Тогда минометчики со своими причиндалами не успеют спешиться так скоро, как автоматчики, и станут живой мишенью для врага…

Не понимаю, почему майор Голубев настаивает, чтобы нас не брали на броню. Мне кажется, было бы лучше, если бы мы сидели на танках, тогда бы не нужно было тащить эти треклятые лафеты, стволы, плиты и лотки с минами… Да я молчу, солдат должен молчать, молчу еще и потому, что, может, майор прав. Ведь он еще до того, как стать командиром нашего батальона, участвовал в танковых десантах.

— А вы, товарищ старший лейтенант, как считаете: лучше нам ехать на броне или топать пешком? — расхрабрился кто-то в темноте.

Но командир роты не успел ответить. Наверное, не очень спешил. Затянувшуюся паузу нарушил хрипловатый раздраженный голос начальника штаба батальона лейтенанта Покрищака:

— А вы еще до сих пор здесь шатаетесь, минометчики? — Он обращается к Сунице: — Комбат считает, что вы уже в дороге… Я так и доложу!.. — Я вижу его капризно надутые губы, в зеленоватых глазах колючие огоньки.

Разбираем свое снаряжение, готовим вьюки. В это время из густых сумерек выплывают и приближаются к нам две фигуры. Угадываем неторопливого в движениях, рассудительного и спокойного парторга капитана Гончарова и живого, несколько интеллигентного в поведении младшего лейтенанта Резникова — комсорга нашего батальона.

Гончарова окружают тесным кругом.

— Федор Панасович!

— Федор Панасович! — наперебой звучат разные голоса…

Он чуть ли не единственный в батальоне офицер, к которому вот так запросто, по-гражданскому обращаются люди разных рангов. И лишь изредка можно услышать официальное:

— Товарищ капитан!..

Комсорг Резников, обменявшись для порядка несколькими фразами со всеми, отзывает в сторону нас, комсомолию. Спрашивает, очень ли устали на марше, как чувствуем себя, приносил ли Лелюк почту, просматривали ли мы свежие газеты.

— Ну, а настроение?

— Бодрое, — отвечаем, — как всегда!

— Мне нравится, что дух у вас боевой, — хвалит нас.

— Дух махорочный, — бросил Губа, — чеснока не ели…

Мы прикусываем губы.

— Товарищ Губа, здесь ваши шутки ни к чему, — делает замечание стеснительный сержант Казанцев. И хоть не видно его лица, догадываемся, что сержант смутился.

Командир роты приказывает отправляться в путь.

Идем, растягиваясь в длинную цепь.

Резников какое-то время идет рядом с комсоргом роты, о чем-то переговариваются. Потом подходит ко мне. Расспрашивает о том о сем и как-то между прочим:

— А ты, Стародуб, почему не написал заявление в партию? Ведь сегодня, перед боем, многие товарищи подали заявления.

Я не ожидал такого разговора.

— Видите, — говорю, — товарищ комсорг, подают заявления те, кто, наверное, чувствует себя готовым носить такое высокое звание, кто и в делах, и в мыслях — впереди.

— Ты же еще до Челябинска понюхал пороха, имеешь ранение и снова в шеренгах добровольцев идешь в бой.

— Чтобы стать коммунистом, этого, наверное, мало…

— Когда человек идет в бой за родную землю, он готов голову положить за великие идеи Ленина. Именно на таких и опирается наша партия.

— Я не к тому говорю, я говорю, что воевать — это еще не все.

Думалось, что, только перевалим за холм, который за селом, сразу же попадем на передовую. Но идем и идем каким-то полем — бурьян почти до пояса. Как черти забрызгались грязью, в сапогах чавкает. Командир роты приказал продвигаться расчетами на расстояние тридцати и больше метров один от другого. Чтобы не попала вся рота под случайный снаряд.

Дождь уже утих. На небе между тучами выступают звезды. Вижу Чумацкий Шлях, в котором как бы отражается наша дорога. Где-то правее от нас и левее, правда далековато, гремят одинокие взрывы. Наверное, мы продвигаемся в глубокий, но узкий выступ нашей линии фронта.

Неожиданно гаркнул, будто над самым ухом, басистый крупнокалиберный пулемет, оборвавший мои мысли. От неожиданности мы пригибаемся. Пулемет утих, а через несколько минут очередь еще длиннее. И, будто по ее сигналу, забубнили, захлебываясь, другие пулеметы, сухо затрещали автоматы. Как на селе: гавкнет один пес — и уже заливается вся улица…

К нам подбегает лейтенант Ивченко.

— Быстрее, — шепчет он, — быстрее! Да чтоб ни звука! — И, пригибаясь, побежал вперед.

Мы трусцой — с лафетами широко не ступишь — за ним. Сваливаемся по крутому склону на дно овражка. Переводим дух. А выше наших голов перечеркивают темное поле неба трассирующие пули. Впереди нас вверху вспыхивают кровавыми цветами ракеты — одна, вторая, третья, четвертая. Медленно опускаются, кажется, приближаясь к нам. Гаснут, и кромешная мгла становится еще гуще.

— Говорят, что те ракеты на парашютиках, — подает голос Губа.

— А может, на дирижаблях? — нервно посмеивается Грищенко.

Короткая, тревожная тишина.

Вдруг что-то зашумело, всплеснулось над нами, словно огромный карп в камыше, и через мгновение так ухнуло сзади нас, что земля задрожала. Второй, третий и еще несколько снарядов ложатся все ближе и ближе. Прижимаясь к склону, щуримся, но осколки нас не достают. «Слава богу, — думаю, — пронесло».

…Бежим оврагом, который пролег, наверное, параллельно передовой. И хотя уже и не стреляют, все равно мы пригибаемся и втягиваем головы в плечи. На рваных полотнищах облаков совсем низко висит усеченный, похожий на скибку дыни месяц. Все же ориентироваться теперь легче.

Оттуда, куда мы спешим, долетает оживленный гомон. Укорачиваем шаг. Видим: возле первого взвода минометчиков группа наших разведчиков.