Ги Ротшильд - Миром правят Ротшильды. История моей семьи

Страх охватывал Париж.

Всякая логика действий исчезла. Арагон на бульваре Сен-Мишель обратился к молодежи с пламенной тирадой, но получил в ответ жестокие насмешки студентов. Речи ораторов возбуждали самые безумные мечты. В воздухе носились остроты и летали булыжники мостовых, жаркие ночи освещались огнем подожженных автомобилей, но этот праздник расшалившихся под гром петард детей грозил привести к большому пожару. Полиция не справлялась, поговаривали о введении войск. Распоряжения отдавались лениво, власти ничего не предпринимали.

А де Голль, которому приходилось вести корабль сквозь другие бури, и вести с редкостным мастерством, упустил руль из рук. Его знаменитые речи звучали впустую, его появление на телевидении выглядело как переделка старого фильма, его решения казались нелепыми…

Он словно плыл на ощупь между забастовками на заводах и демонстрациями на улицах, растерянный, неуверенный, утратив ту инстинктивную связь с французским народом, которая и составляла силу генерала, и которую он называл своей легитимностью. Он не только потерял нить событий, он не чувствовал самого себя и утратил политическое чутье.

Не зная, что делать, генерал исчез…

Многие наблюдатели, тщетно пытавшиеся проникнуть в тайны необъяснимого, полагают, что де Голлю следовало сделать решительный жест и сменить премьер-министра и правительство.

Каковы бы ни были намерения де Голля в тот момент, когда он пропал на долгие часы, вернулся он «избавленным от злых духов». Вновь найдя в себе силы, которые делали его великим, он произнес судьбоносную речь — ясную, четкую, без недомолвок. Безоговорочная поддержка Помпиду, высокая оценка его личности и его действий развеяли все сомнения, исчезли колебания; и перед несокрушимой уверенностью де Голля улетучилась тревога.

На демонстрацию, куда уверенный в себе генерал призвал выйти парижан, ожидали горсточку верных ему людей, но пришли, как известно, сотни тысяч. Париж опьянел от радости и ощущения победы. Маскарад закончился…

Лишь один человек, казалось, сохранил хладнокровие во тьме урагана — Жорж Помпиду.

Сразу же после его возвращения из Афганистана стало ясно, что он будет действовать не так, как другие. Неважно, ошибся он или нет, приказав снова открыть Сорбонну, главное — он взял бразды правления в свои руки.

Одно остается совершенно очевидным. Ни Помпиду, ни кто-либо другой не оценил верно масштабы происходящего. Но, прибегая к терминологии верховой езды, можно сказать, что он «взял коня под уздцы» и попытался «настроить ход», как считал нужным. Его образ спокойного мудреца уже тогда контрастировал с неясным предчувствием неминуемой драмы — немного власти, немного либерализма, профессор вот-вот успокоит разбушевавшихся школяров, сколько он уже их перевидал! (Впрочем, он мне позднее объяснил причину своей кажущейся нерешительности в первые дни: после личных встреч с лидерами профсоюзов у него сложилось впечатление, что все придет в порядок, если он разрешит открыть Сорбонну. Может, кто-то ему что-то и обещал, но своих обещаний не выполнил…)

И правительство колебалось, прислушиваясь к демонстрациям, вплоть до переговоров на улице Гренель.

Об этих переговорах писали все. Для меня и, полагаю, для большинства французов, правительство в тот день пришло в себя. С того момента Помпиду владел ситуацией. В течение трех дней и ночей всем казалось, что он вездесущ — спокойный, улыбающийся, уверенный в себе, удивлявший своей физической выносливостью профсоюзных ветеранов, потрясавший всех своим острым и ясным умом, крывшимся в этом полноватом, округлом человеке.

С точки зрения физической, нравственной и психологической он стал человеком, соответствующим своей должности. Я видел в этом отражение личной философии Жоржа: в его глазах непростительной ошибкой для политика было улыбаться своим противникам, пренебрегая теми, кто проголосовал за него. Напротив, он считал, что следует игнорировать противников и привлекать к себе их сторонников, укрепляя собственные позиции. Непоколебимый в противоположность уже сдавшей позиции буржуазии, он стал истинным героем переговоров на улице Гренель. Партия была выиграна; ситуация взята под контроль.

Повышение зарплат и другие льготы были лишь разменной монетой в уже достигнутом соглашении. Помпиду торжествовал, высоко подняв свои знамена.

Как всегда, в памяти зрителей остается последняя картина, если она достаточно ярка. Каждый, даже тот, кто не читал газет, где скопом поносили всех старых политических кляч, каждый отныне был убежден, что лишь один человек, не дрогнув, удержал кормило государства.

С того момента на стол были вброшены кости для другой партии.

Через несколько дней после переговоров Помпиду пригласил нас в Матиньон. То, что он нам рассказал, подтверждало мои впечатления стороннего наблюдателя. Однажды, в частной беседе, он, несмотря на свою обычную сдержанность, признался нам:

— На тот период приходится самый драматичный день в моей жизни. Когда де Голль исчез, ничего не сообщив о своих намерениях, сказав мне по телефону двусмысленную фразу: «Обнимаю вас», земля разверзлась у меня под ногами. Я почувствовал на плечах тяжкий груз брошенного человека и всю ответственность власти. Я не мог понять, чего хочет генерал, и боялся худшего. Скажу правду, никогда в жизни я так не тревожился…

Выборы в законодательные органы укрепили его статус героя. Де Голль хотел сменить правительство, но сохранить Помпиду как премьера. Жорж попросил две недели на размышление, продолжая придерживаться теории, которую он как-то изложил мне: институты Пятой Республики могли слаженно функционировать, только если сохраняется иерархия между главой государства и главой правительства. Если премьер-министр очень долго занимает свою должность, это может привести к пагубной двойственности. А потому, считал Помпиду, ему следует, хотя бы на время, уйти из властных структур.

Его окружение и друзья, конечно, попытались уговорить его остаться; аргументов хватало. И Жорж, обычно не поддававшийся влиянию других, по зрелом размышлении согласился с их точкой зрения.

Когда истек назначенный срок, он объявил Генералу, что согласен. Де Голль ответил кратко:

— Слишком поздно. Я только что принял другое решение.

Так случилось, что в этот день я обедал с Помпиду наедине. Он пришел совершенно потрясенным. Он метал громы и молнии, то приходя в ярость, то впадая в тоску. Жорж, всегда прекрасно владевший собой, потерял выдержку и спокойствие, всегда придававшие ему силу. В первый раз я почувствовал, что он задет, уязвлен и очень раздражен.