Алексей Коровашко - Михаил Бахтин

Бахтин, впрочем, признавался, что для него не очень важен «тот специальный смысл», который термин «хронотоп» имеет в теории относительности. Перенося данный термин из естественных наук в литературоведение, он использовал его «почти как метафору (почти, но не совсем)» для выражения идеи «неразрывности пространства и времени» в художественном тексте. Сама же эта идея возникла задолго до успехов экспериментальной и теоретической физики рубежа XIX–XX веков. «Принцип хронотопичности художественно-литературного образа впервые со всей ясностью, — признаёт Бахтин, — раскрыл Лессинг в своем “Лаокооне ”».

Рассуждая о хронотопе, Бахтин мог бы назвать как минимум еще двух предшественников, но почему-то не сделал этого. Во-первых, ключевые аспекты концепции хронотопа были охарактеризованы в работах Александра Афанасьевича Потебни (1835–1891), утверждавшего, что в любом художественном произведении неотделимы друг от друга пространство, время и действие (Бахтин в своем определении хронотопа категорию действия не упоминает, но в конкретных анализах и наблюдениях, составивших «Очерки по исторической поэтике», безусловно, ее учитывает).

Во-вторых, бахтинская теория хронотопа чрезвычайно близка теории мотива, разработанной Александром Николаевичем Веселовским (1838–1906). Обобщенно говоря, описанные Веселовским мотивы, например, дороги или встречи, соотносятся с похожими хронотопами у Бахтина.

Как бы то ни было, именно благодаря Бахтину со второй половины 1970-х годов и до наших дней включительно не иссякает поток статей и монографий, в заглавия которых вынесена формула «Время и пространство в…» (далее идет название анализируемого текста). И вбегающий в науку с радостным бахтинячьим визгом аспирант, и находящийся в расцвете сил румяный доцент, и убеленный ветхозаветными сединами профессор — все они неутомимо кропают «исследования», суть которых заключается в том, что в таком-то и таком-то литературном произведении время и пространство обладают признаками, отличными от тех, что присущи времени и пространству в обыденной повседневной жизни (в романе время сжимается, а в жизни не сжимается; в романе пространство скручивается, а в жизни не скручивается; в романе порядок событий может меняться, а в жизни, увы, остается линейным, и т. д.). Вряд ли Бахтин несет персональную ответственность за эту дурную бесконечность «вечного возвращения» одного и того же, но без него она, может быть, и не наступила бы.

Меж тем настала пора и нам изготовить нечто «хронотопическое». Точнее говоря, мы подошли к той точке повествования, когда первостепенное внимание нужно уделить индивидуальному хронотопу финального отрезка бахтинской жизни.

В 1960-е годы мощным фактором расширения пространственных рамок бахтинского существования стал сам выход «Проблем поэтики Достоевского» и «Творчества Франсуа Рабле…». Оказавшись автором, включенным в «пул» таких солидных издательств, как «Советский писатель» и «Художественная литература», Бахтин приобрел счастливую возможность получать путевки в Дом творчества писателей им. А. С. Серафимовича в Малеевке (непосредственно в Союз писателей СССР Бахтина примут только в ноябре 1970 года). В этом по-настоящему комфортном рекреационном центре, имевшем к тому же прекрасную библиотеку, Бахтин не только отдыхал и поправлял здоровье, но и работал над своими текстами. Естественно, в Малеевке Бахтин жил не один, а вместе с Еленой Александровной. Первые малеевские каникулы Бахтиных состоялись в августе 1963 года. Затем три года подряд, до 1966 года включительно, они обязательно проводили там какую-то часть лета.

Путь от Саранска до Малеевки был обычно выстроен таким образом. Из Мордовии в столицу Бахтины добирались поездом. На вокзале их встречал Владимир Турбин, известный литературовед, познакомившийся с Бахтиным в ноябре 1962 года и сразу ставший, наряду с Кожиновым, его доверенным лицом и помощником. На своем «москвиче» Турбин доставлял Бахтиных в Дом творчества (для этого приходилось преодолевать примерно 100 километров), а потом, когда срок путевки заканчивался, отвозил их обратно на вокзал. Иногда Бахтины приезжали в Москву за несколько дней до начала путевки, чтобы провести их в гостях у Залесского. Время в самой Малеевке также было заполнено общением со старыми и новыми друзьями и знакомыми. Среди них стоит назвать Леонида Пинского — талантливого историка западноевропейской литературы и мыслителя-эссеиста, Эльгу Линецкую — переводчицу и филолога, Петра Богатырева — выдающегося фольклориста и этнографа, одного из пионеров структурно-семиотических исследований, Льва Эйдлина — крупного синолога, Абрама Вулиса — писателя и переводчика, фактического первооткрывателя «Мастера и Маргариты» Булгакова (именно через Вулиса вдова Булгакова Елена Сергеевна передала Бахтину для ознакомления рукопись еще не опубликованного легендарного романа).

Другим моментом, обусловившим превращение провинциально-замкнутого хронотопа жизни Бахтиных в хронотоп едва ли не всесоветский, следует считать нарастающую сакрализацию Михаила Михайловича. Уже после второго издания «Проблем поэтики Достоевского» он становится кем-то вроде Льва Толстого, к которому, как когда-то в Ясную Поляну, постоянно приезжают посетители, взыскующие ответов на последние вопросы бытия. Среди этих паломников были и вполне достойные люди, сумевшие установить с Бахтиным подлинный духовный контакт (к ним относился, например, тот же Владимир Турбин), но значительную их долю составляли все же те, кому важно было, как сейчас бы сказали, «зачекиниться» рядом с новообретенным властителем дум. Подчеркнем, что сакральный статус Бахтина и наложение на его судьбу агиографических терминов не являются придуманной нами метафорой, облегчающей структурирование мемуарных и документальных материалов. Близкие Бахтину люди канонизировали его для себя частным порядком, но со всей возможной серьезностью. Георгий Гачев, например, сформулировал такие «жизнемысли»: «Бахтин — человек завета. <���…> Он — как Тихон, как Зосима — святой отец. Живая церковь вокруг него образовалась. <���…> Да, глава он общины». А Владимир Турбин и вовсе открыто сопоставлял Бахтина с солнцем и с Пасхой, не сделав только один шаг до отождествления его с Христом.

После малеевских каникул 1966 года жизнь Бахтиных, к сожалению, стала двигаться в основном по больнично-амбулаторной колее. Нина Григорьевна Куканова, муж которой, Александр Михайлович, был коллегой Бахтина по кафедре русской и зарубежной литературы Мордовского госуниверситета, вспоминает: «Здоровье Бахтиных стало резко ухудшаться. <���…> Елена Александровна передвигалась с большим трудом, сварить обед она как-то ухитрялась, а принести его из кухни в комнату, где находился Михаил Михайлович, она не могла. Я ездила с улицы Васенко на Советскую, чтобы подать обед Михаилу Михайловичу. Без больницы они уже совершенно не могли обходиться. Всякий раз возникала проблема, как устроить их в партлечебницу (больница № 1), и каждый раз мы встречали сопротивление со стороны администрации больницы. В обкоме иногда шли навстречу — Григорий Яковлевич Меркушкин помогал. Надо было что-то предпринимать. Когда был в Саранске С. Г. Бочаров, мы обсуждали с ним возможность обмена квартиры Бахтиных на квартиру в нашем подъезде. Такой случай представился, нашли семью, которая рада была переехать в центр. Мы тоже недалеко от центра жили, но район наш был много хуже. Михаил Михайлович обрадовался этой возможности и сразу дал согласие. Но Елена Александровна решительно возражала. Ее совершенно не устраивал наш промышленный район: рядом ТЭЦ, вокзал, завод медпрепаратов и многое другое. Надо было искать что-то другое. Летом, когда Бахтины находились в партлечебнице, к ним приехали Л. С. Мелихова и В. Н. Турбин с предложением поехать в Москву и полечиться в кремлевской больнице, что в Кунцево. Кое-кто помог. Однако Бахтины не торопились дать согласие. Хотелось надеяться, что там им помогут, как-никак номенклатурная больница. В конце концов они предложили Турбину поговорить с нами, если мы согласимся, то они, возможно, поедут. Странное условие. В. Н. Турбин с Л. С. Мелиховой пришли к нам и стали убеждать в необходимости переезда Бахтиных в кремлевскую больницу, там другие возможности и им помогут. Там, естественно, условия другие, мы думали, гадали и все-таки решились дать согласие на эту поездку. Верили, что они вернутся в Саранск окрепшие. Бахтиных провожали многие, среди них были и такие, которые не верили, что они вернутся».