Павел Аптекарь - Чапаев

Один из них, начальник штаба 4-й армии, бывший генерал Федор Новицкий писал:

«Михаил Васильевич очень интересовался Чапаевым. Нужно признаться, были и неблагоприятные слухи об этом человеке, ставшем ныне легендарным героем… Однажды в конце февраля 1919 года дежурный доложил командарму о прибытии Чапаева. Михаил Васильевич предполагал, что он сейчас увидит партизана с разухабистыми манерами. Однако в кабинет медленно и очень почтительно вошел человек лет тридцати, среднего роста, худощавый, гладко выбритый и с аккуратной прической. Одет Чапаев был не только опрятно, но и изысканно: великолепно сшитая шинель из добротного материала, серая мерлушковая папаха с золотым позументом поверху, щегольские оленьи сапоги-бурки мехом наружу. На нем была кавказского образца шашка, богато отделанная серебром, и аккуратно пригнанный сбоку пистолет “Маузер”. Сел Чапаев очень деликатно, голос у него оказался тихий, а ответы весьма почтительные. Узнав, что Чапаев порвал с Академией и желает нести боевую службу и именно в 4-й армии, Михаил Васильевич сразу предложил ему должность начальника Александров-Гайской группы… Фрунзе чувствовал, что Чапаеву по складу его характера должна показаться заманчивой столь самостоятельная инициативная роль. И действительно, Чапаев выразил согласие принять Александров-Гайский отряд и обещал сделать все в точности и в срок. После ухода Чапаева Михаил Васильевич сказал мне, что окончательно разуверился во всех поклепах, которые возводились на Чапаева, почувствовал к этому человеку большое доверие, готов, и впредь поручать ему самые ответственные задания».

Слова известного военного специалиста весьма любопытны: они развенчивают миф о Чапаеве-«громовержце» и штабном ненавистнике. Получается, что он прекрасно понимает, где и как себя следует вести: он «громит» высшее командование среди своих соратников, недовольных скверным снабжением и не всегда понятными распоряжениями штабов. Однако когда Чапаев оказывается наедине с командармом и его начальником штаба, он подчеркнуто сдержан и дисциплинирован, соблюдает воинскую субординацию. Возможно, причина в личном обаянии Фрунзе, о котором упоминают многие его соратники. Но есть и другая причина: Чапаев понимал, что Красная армия изменилась, дисциплина укрепилась и столкновения с командованием, подобные обмену инвективами с военным советом 4-й армии осенью 1918 года, могут обойтись дорого — вплоть до отстранения и ареста. Вероятно также, что Чапаев в глубине души чувствовал себя виноватым в нарушении дисциплины: он самовольно покинул академию и в течение долгого времени не являлся на передовую.

Показательно также, что наш герой не так простонароден, как может показаться в первый момент знакомства и как его описал затем Фурманов. Он стремится выделиться, внешние, демонстративно яркие атрибуты выгодно отличают его от массы красноармейцев и командиров младшего ранга. Вероятно, впрочем, что Чапаев хотел произвести благоприятное впечатление на командарма и его начальника штаба. Его внешний вид свидетельствует: перед вами красный командир и честный солдат, а не атаман красной степной вольницы.

В начале марта Чапаев выезжает наконец на передовую — командиром Александрово-Гайской группы, в составе бригады 25-й (бывшей Самарской) дивизии и ряда отдельных частей. «Командарм приказал т. Чапаеву вступить в командование 1 бригадой Александрово-Гайской дивизии, оставаясь в то же время командующим всей Александрово-Гайской группой… т. Андросову, сдав бригаду, оставаться в распоряжении Чапаева. 4 марта 1919 г.», — объяснял ситуацию бывшему комбригу Андросову исполнявший должность начальника штаба, бывший подполковник Генштаба Владимир Лазаревич. Комиссаром группы был назначен Дмитрий Фурманов.

Вскоре командир и комиссар встретились. Фурманов описал знакомство кратко: «Рано утром, часов в пять-шесть, кто-то твердо постучал Федору в дверь. Отворил — стоит незнакомый человек. Здравствуйте. Я — Чапаев!» Лаконичность автора понятна: появление Чапаева оказалось для него неожиданным и оттого не слишком приятным.

Жена Фурманова описала встречу подробнее: «На рассвете — стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, настежь открывается дверь и вваливается целая ватага крепких, рослых, краснощеких людей. Среди них человек невысокого роста. Вошел, сбросил бурку, остался во френче защитного цвета, в оленьих сапогах. Здравствуйте. Я — Чапаев. Я осталась лежать в кровати, а Фурманов вскочил, кое-как натянул на себя одежду. Я же из-под одеяла наблюдала за Чапаевым. Быстрые движения, походка немного лисья, быстрый взгляд.

— Жена? — спросил Чапаев.

— Да, — ответил Фурманов.

Я еще глубже юркнула под одеяло.

— Зачем?

— Она политпросветом будет заведовать.

— А, культуру, значит, садить будет…

На этом разговор закончился».

Вскоре в дневнике будущего писателя появилось первое впечатление о своем герое: «Передо мною предстал типичный фельдфебель, с длинными усами, жидкими, прилипшими ко лбу волосами; глаза иссиня-голубые, понимающие, взгляд решительный. Росту он среднего, одет по-комиссарски, френч и синие брюки, на ногах прекрасные оленьи сапоги. Перетолковав обо всем и напившись чаю, отправились в штаб. Там он дал Андросову много ценных указаний и детально доразработал план завтрашнего выступления. То ли у него быстрая мысль, то ли навык имеется хороший, но он ориентируется весьма быстро и соображает моментально. Все время водит циркулем по карте, вымеривает, взвешивает, на слово не верит. Говорит уверенно, перебивая, останавливая, всегда договаривая свою мысль до конца. Противоречия не терпит. Обращение простое, а с красноармейцами даже грубоватое…

Я подметил в нем охоту побахвалиться. Себя он ценит высоко, знает, что слава о нем гремит тут по всему краю, и эту славу он приемлет как должное. С товарищами я лажу, они меня знают и любят…»

Фурманов сразу заметил, что наш герой отличался от своих соратников: «Чапаев выделялся. У него уже было нечто от культуры, он не выглядел столь примитивным, не держался так, как все: словно конь степной сам себя на узде крепил. Лишь встретился на пути Чапаев — этих вольностей с ним уж нет. Не из боязни, не оттого, что неравен, а из особенного уважения: хоть и наш, дескать, он, а совершенно особенный, и со всеми равнять его не рука». Вскоре после прибытия в штаб бригады Чапаев подробнейшим образом изучил план операции в направлении станицы Сломихинской; этот удар, по плану командования 4-й армии, должен был отрезать Уральскую группировку казаков от Лбищенска одновременно с наступлением Северной группы (1-я бригада 25-й дивизии и 25-й кавполк), которой командовал Иван Кутяков, и завершить разгром белоказачьей армии. Как писал Фурманов, план наступления Чапаев кардинально переработал. Краснокутскому, Савинскому и Интернациональному полкам предписывалось в ночь на 10 марта выйти из Александрова Гая и занять исходные позиции в семи с половиной верстах от Сломихинской, чтобы с рассветом атаковать станицу. Краснокутский полк наступал с фронта, остальные охватывали укрепленный пункт с флангов.