Павел Аптекарь - Чапаев

Любой приказ Чапаева, касавшийся политотдела, даже целесообразный и логичный, теперь воспринимался через призму личных отношений в штыки. Перед походом на Уральск начдив решил оставить в тылу имущество отдела, которым руководила жена Фурманова, и освободить подводы для военных нужд. Распоряжение вполне разумное — в дальнем походе подводы и лошади необходимы для перевозки боеприпасов, амуниции, запчастей, наконец, раненых. Тем не менее рассерженный Фурманов счел это покушением на собственную работу и отправил возмущенный рапорт о незаконных действиях Чапаева в РВС армии. Однако Реввоенсовет принял сторону начдива.

Фурманов выдвигал новые обвинения. Взаимоотношения все меньше напоминали описанное затем в романе гармоничное сотрудничество между начдивом — самородком из низов и интеллигентом-комиссаром. История, начавшаяся в духе рыцарского романа и шекспировских страстей, переросла в личную склоку, которая непосредственно затрагивала интересы службы и тысяч подчиненных Чапаева и Фурманова. В соединении назревал личный конфликт в духе купринского «Поединка», но уже в боевых условиях. А это грозило обернуться куда более тяжелыми последствиями.

Следствием напряженных личных отношений и интриг между начдивом и комиссаром стал рапорт Фурманова командующему Восточным фронтом:

«Я хочу заранее поставить Вас в известность и предостеречь от возможных неприятностей, слишком хорошо к нему все время относился, слишком многое прощал, не тревожил Вас до поры до времени своими сомнениями и полагал, что все изживется между нами, в теплой товарищеской среде. Теперь вижу другое: я во многом был излишне доверчив, прост и чистосердечен. Толчком к данному событию послужило посещение нами тюрьмы, где были посажены отказавшиеся идти в наступление мадьяры 222-го полка… Чапаев предлагал мне расстрелять из них тут же, в тюремном дворе, человек 20–25. Я отказал ему в этом удовольствии и предложил организовать чрезвычайную комиссию из представителей командного состава, политического отдела и следственной комиссии. Он отказывался, упрямился, но потом согласился, затаив злобу на меня за отказ в моментальном расстреле мадьяр без суда и следствия. Теперь комиссия работает. Скоро к Вам в центр поступит материал и виновные… Всего было обойдено около ста камер. Опрос Чапаевым производился следующим образом: “Ну что, как сюда попал? Где лучше — в полку или в тюрьме? Хочешь ли на родину, повидаться с родными? Хочешь ли сражаться в Венгрии или у нас здесь?” И когда на два последних вопроса мадьяры отвечали утвердительно — их отмечали крестом в записной книжке, как желающих дезертировать. Это, верно, означало кандидатуру на расстрел… немедленно же была организована чрезвычайная следственная комиссия. Было уже поздно. Когда я наутро пришел к Чапаеву посоветоваться относительно создания комиссии — он отказался от участия в ее организации и сказал: “Взялся, так и делай все сам”.

О комиссарах отзывается в лучшем случае иронически, а обычно — зло и ядовито, стараясь подорвать наш авторитет. Недавно… он с пеной у рта кричал о комиссародержавии, о нашей власти, засилье и проч. … Я при личном свидании расскажу Вам подробнее, а теперь заключу так:

1. Чапаева считаю беспринципным и опасным карьеристом, в случае провала способным на авантюру.

<���…>

3. Из Чапаева может выйти в будущем хороший работник, но на данной стадии развития и на данном посту — он опасен. Его необходимо изъять месяцев на 8 из среды льстецов и подобострастников, которыми он окружен и которые его развращают морально, изъять и честных людей. Отнять у него на время власть, которой он упоен до безумия и которая заставляет его верить в свое всемогущество».

Впоследствии Фурманов признался в дневниках: главной причиной конфликта с Чапаевым стали личные взаимоотношения. Они превратили ранее малозаметные разногласия в неразрешимые противоречия. Именно из-за них комиссара 23-й дивизии отозвали незадолго до разгрома штаба и тылов соединения на новую должность в РВС армии, а затем и фронта.

Этот личный конфликт спас Фурманова: «Не будь всей этой истории — я не был бы отозван из дивизии. Но если б я не был отозван из дивизии — я, несомненно, погиб бы вместе с Чапаем, ибо не отставал от него ни на минуту во всех странствиях былой жизни. Выходит, мою жизнь спасла моя любимая Ная, мой добрый гений, моя лучезарная фея!»

Конфликт в руководстве 25-й дивизии Фурманов первоначально намеревался отразить на страницах своей книги, но затем отказался от этого замысла. Впоследствии, как и другие страницы реальной жизни Чапаева, противоречившие образу безупречного во всех отношениях борца за дело революции, эта деталь биографии тщательно замалчивалась.

Сама героиня бурного военно-полевого романа, впрочем, предпочитала о нем не вспоминать. Она стремилась поддерживать миф об идиллических отношениях начдива и комиссара и описала сентиментальную сцену прощания Чапаева с покойным мужем: «“Прощай, Митяй. Во многих боях мы с тобой были, много горя вместе видели. Полюбил я тебя крепко и жаль расставаться. Если бы не Фрунзе, скандалил бы я, а тебя не отпустил. Спасибо за все, многому ты меня научил”. Горячо расцеловались друзья, на глазах у Чапаева выступили слезы… С тяжелым сердцем уезжал из дивизии и Фурманов. За эти месяцы он и сам почти по-детски привязался к Чапаеву, командирам, бойцам».

Яркая страсть начдива к жене комиссара осталась романом в письмах. Крикливые заголовки отдельных изданий вроде «Руки прочь от Анки» и грязноватые намеки на интимные отношения между Чапаевым и Анной Фурмановой и разгуле «свободной любви» в штабе чапаевской дивизии — не более чем досужий вымысел авторов, желающих привлечь интерес к своим статьям дразнящей воображение обывателя «клубничкой» на фоне крови, страданий и порохового дыма. Что же, типичная черта «желтой» беллетристики: вместо того чтобы показать человеческую широту, трудные духовные искания и психологическую глубину персонажа — стремление приблизить героев к читателю за счет снижения их морального и человеческого уровня. Дескать, у «них» все так же, как и «у всех». Так легче и доходнее.

Личный конфликт между Фурмановым и Чапаевым не означает, что у начдива и его окружения не было сложностей во взаимоотношениях с советской властью и ее представителями. Ставшие хрестоматийными бесхитростные слова одного из второстепенных персонажей кинофильма «Чапаев»: «Белые приходят — грабят, красные приходят — грабят, куды ж бедному крестьянину податься?» — отражают настроения миллионов жителей российской деревни в 1918–1921 годах. Состояние умов деревни ярко описано в романе Дмитрия Фурманова: