Павел Аптекарь - Чапаев

Начдив пытался преследовать казаков по пятам, требовал от комбригов решительных действий на уральском направлении. 10 июля он предписал комбригу 73-й Кутякову не позже 11 июля очистить правый берег реки Чеган от банд противника и «потопить его». Командиру 74-й бригады Зубареву было приказано зачистить правый берег Урала от казаков по дороге из Илецкого Городка на Уральск. 75-й бригаде поручалось овладеть хуторами Рубежный и Требухин. 25-й кавдивизион получил приказание «стремительным налетом броситься вдоль р. Урал, не давая противнику перевозить обозы на левый берег, уничтожая его в волнах Урала».

Постоянное стремление Чапаева не просто нанести поражение, а разгромить противника, чтобы не допустить восстановления его сил, можно объяснить также недовольством героя тем, что многочисленные победы над неприятелем не приводят к завершению войны, полному успеху операции, не позволяют ему и его бойцам вернуться к семьям и привычным мирным занятиям. Другое дело, что регулярные требования «утопить» противника в водах Белой, Урала и их притоков могут навести на мысль о чрезмерной жестокости и мстительности Чапаева, его стремлении не только подавить военное сопротивление казаков, но и разделаться с ненавистным сословием, продолжавшим оказывать ожесточенное сопротивление советской власти.

История зло подшутила над Чапаевым: герой, многократно требовавший утопить противника, вынужден был сам спасаться от казаков в водах Урала.

Жестокость была взаимной: полки 25-й дивизии периодически обнаруживали по пути своего движения трупы убитых весной и летом пленных красноармейцев. Многие трупы были изувечены и сохранили следы пыток и изощренных издевательств. Смерть боевых друзей редко пугала привыкших к победам чапаевцам, она лишь подогревала их стремление отомстить.

Замысел начдива позволял отрезать противнику пути отхода на юг и отбросить его на Шипово-Деркульскую группу 4-й армии, окружить и уничтожить казачьи части. Штаб Южной группы Восточного фронта одобрил решение Чапаева. Начальник оперативного управления Петр Каратыгин связался с начальником штаба 4-й армии бывшим полковником Александром Андерсом и потребовал от него изменить направление наступления Шипово-Деркульской группы на юго-восток, чтобы более тесно взаимодействовать с группой Чапаева.

К исходу 10 июля бригада Ивана Плясункова вышла в район станции Переметная, а 73-я стрелковая бригада — в район Деркул и Женский Скит. Утром 11 июля командующий 4-й армией приказал начальнику Шипово-Деркульской группы начать наступление в направлении Деркул, Переметная, чтобы к вечеру соединиться с уральским гарнизоном. Наступление войск поддерживала немногочисленная авиация. Один из участников тех боев военный летчик Алексей Степанов вспоминал:

«Наступил рассвет решающего дня. Наши части, форсировав Чеган, с ходу стремительно атаковали окопы противника. Одновременно по врагу ударили чапаевцы. Мой старенький “Фарман XXX” и “Сопвич” Лабренца летали над полем боя, помогая наземным войскам. Белоказаки не выдержали. Оставляя повозки, боеприпасы, снаряжение, бросая раненых, они начали беспорядочное бегство. Прорвано было железное кольцо, которое в течение трех месяцев сжимало осажденный Уральск».

Части Шипово-Деркульской группы соединились с чапаевцами в семь часов утра 11 июля, когда 73-й и 74-й кавалерийские дивизионы встретились у хутора Новенький с 1-м батальоном 194-го стрелкового полка осажденного гарнизона Уральска. В тот же день Фрунзе и член Реввоенсовета Южной группы армий Шалва Элиава отрапортовали Ленину: «Сегодня в 12 часов дня снята блокада с Уральска. Наши части вошли в город».

В освобожденный Уральск прибыли на автомобиле Чапаев и Фурманов. Появление начдива на важном объекте описано в романе Фурманова:

«…Через реку налаживали мост. А за рекой были уже два красных полка, перебравшиеся на чем попало. Надо было спешить с работами, чтобы переправить артиллерию, — без нее полки чувствовали себя беспомощно, и от командиров стали тотчас поступать самые тревожные сведения. Чапаев не то на второй, не то на третий день по приезде в Уральск ранним утром отправился сам — проверить, что сделано за ночь, как вообще идет, продвигается работа. С ним пошел и Федор. По зеленому пригорку копошились всюду красноармейцы — надо было перетаскивать к берегу огромные бревна… И вот на каждое налепится без толку человек сорок — толкаются, путаются, а дело нейдет… Взвалят бревно на передки от телеги, и тут, кажется, уж совсем бы легко, а кучей — опять толку не получается.

— Где начальство? — спрашивает Чапаев.

— А вон, на мосту…

Подошли к мосту. Там на бревнышках сидел и мирно покуривал инженер, которому вверена была вся работа. Как только увидел он Чапаева — марш на середину; стоит и оглядывается как ни в чем не бывало, как будто и все время наблюдал тут работу, а не раскуривал беспечно на берегу. Чапаев в таких случаях груб и крут без меры. Он еще полон был тех слезных просьб, которые поступали из-за реки, он каждую минуту помнил — помнил и болел душою, что вот-вот полки за рекой погибнут… Дорога была каждая минута… Торопиться надо было сверх сил — недаром он сам сюда согнал на работу такую массу красноармейцев, даже отдал половину своей комендантской команды. Он весь напрягся заботой об этом мосте, ждал, чуть ли не ежечасно, что он готов будет, — и вдруг… вдруг застает полную неорганизованность, пустейшую суету одних, мирное покуривание других…

Как взлетел на мост, как подскочил к инженеру, словно разъяренный зверь, да с размаху, не говоря ни слова, изо всей силы так и ударил его по лицу! Тот закачался на бревнах, едва не свалился в воду, весь побледнел, затрясся от страха, зная, что может быть застрелен теперь же… А Чапаев и действительно рванулся к кобуре, только Федор, ошеломленный этой неожиданностью, удержал его от расправы. Самой крепкой, отборной бранью бранил рассвирепевший Чапаев дрожащего инженера:

— Саботажники! Сукины дети! Я знаю, что вам не жалко моих солдат… Вы всех их готовы загубить, сволочь окаянная!.. У-у-у… подлецы!.. Чтобы к обеду был готов мост! Понял?! Если не будет готов, застрелю, как собаку!!!

И сейчас же инженер забегал по берегу. Там, где висело на бревне по сорок человек, осталось по трое-четверо, остальные были переведены на другую работу… Красноармейцы заработали торопливо… Заходило ходом, закипело дело. И что же? Мост, который за двое суток подвинулся на какую-нибудь четвертую часть, к обеду был готов.

Чапаев умел заставлять работать, но меры у него были исключительные и жестокие. Времена были такие, что в иные моменты и всякие меры приходилось считать извинительными; прощали даже самый крепкий, самый ужасный из этих способов — “мордобой”. Бывали такие случаи, когда командиру своих же бойцов приходилось колотить плеткой, и это спасало всю часть…»