Станислав Улам - Приключения математика

То были дни контрактов на военные разработки. Зачастую их заключали даже с математиками. Но мы с Джонни считали, что некоторыми учеными, предлагавшими свои услуги и описывавшими, каким благом для интересов государства были бы намеченные ими исследования, двигала на деле лишь настоящая научная любознательность да большое желание написать пару научных работ. Утилитарные цели были, по большей части, всего лишь предлогом. Нам все это напоминало анекдот о еврее, который захотел зайти в синагогу во время еврейского праздника. Чтобы занять место на скамье, необходимо было сначала заплатить, поэтому он попытался проскользнуть внутрь, сказав охраннику, что ему нужно сообщить мистеру Бламу, что его дед серьезно заболел. Охранник, однако, не поверил ему, сказав: «Ganev, sie wollen beten» [ «Ты вор! Ведь на самом деле ты хочешь молиться»]. Мы находили это милой абстрактной иллюстрацией данной ситуации.

Гамов, который жил в Вашингтоне, был консультантом научно-исследовательской лаборатории военно-морского флота. Одна из первых моих так называемых деловых поездок в Вашингтон предусматривала консультацию с ним. По его просьбе я выступил с докладом о методе Монте-Карло; также мы обсуждали моделирование ситуаций, связанных со сражением на суше. Он интересовался и много занимался изучением танковых сражений. Метод Монте-Карло ему пригодился в моделировании ландшафтов, которые он окрестил Стэншафтами.

Он жил в пригороде со своей первой женой Ро и обычно говорил мне: «Давайте встретимся на Чебышев-серкл». Конечно же, он имел ввиду Чеви Чейз. (Чебышев был русским математиком, и он называл это место именно так.) Постепенно у него с Ро стали возникать семейные неурядицы, и они в конце концов развелись. Он переехал в спартанское жилище в Космос Клаб, единственным достоинством которого было обилие газет и журналов для членов клуба. Однажды я получил от него грустное письмо, в котором он писал, что живет один, а на его дом повесили табличку «Продается».

Лето 1954 года Ферми проводили в Европе — то во Французском физическом институте недалеко от Шамони, то в Варение в Италии, где после смерти Ферми был основан институт, носящий его имя. Сейчас в Институте им. Энрико Ферми проводятся конференции по текущим вопросам физики высоких энергий и физики частиц — двух областей, родившихся ближе к концу его жизни.

Если я не ошибаюсь, тем летом Ферми обратился с прошением о предоставлении субсидии на выполнение исследовательской работы и получил отказ, что вызвало у него некоторую досаду.

Мне этот отказ показался крайне странным, равно как и немыслимый поступок правительства, выплатившего Ферми жалкую компенсацию за использование его патента на получение изотопов. Как-то он сказал мне, что он и его сотрудники рассчитывали на получение от правительства около десяти миллионов долларов. С этими деньгами они хотели организовать фонд для итальянцев, чтобы те могли учиться в Соединенных Штатах. Но тогда, по его словам, им еще не выплатили ни цента. Когда же, в конце концов, деньги пришли, сумма оказалась настолько малой, что ее, насколько я помню, едва хватило на оплату юридических услуг.

Мы договорились встретиться с Ферми в Париже, где они собирались пробыть несколько дней и оттуда проехать на двух машинах часть пути на юг. Они намеревались взять напрокат маленький фиат, однако директор корпорации «ФИАТ» в Париже с большим почтением предоставил ученому диковинный восьмискоростной автомобиль. Ферми тогда предложил мне проехаться по набережным и по улице де Риволи и испытать машину на всех восьми скоростях.

Здоровье Энрико к тому времени было не самое лучшее. В предыдущее лето, которое они провели в Лос-Аламосе, его жена Лаура обратила внимание на его плохой аппетит и заволновалась. Он стал менее энергичным в физических упражнениях и играх в теннис, которые раньше очень любил. Однако никаких других физических симптомов не было, и Лаура объяснила это переживаниями в связи со спорами, которые разгорелись вокруг водородной бомбы и дела Оппенгеймера, а также его скептицизмом и пессимизмом в отношении общего состояния мировой политики. Она надеялась, что летний отдых вдали от дома пойдет ему на пользу.

Ферми всегда жили просто и скромно, и в Париже, как мы заметили, они вовсе не тяготели к частому посещению «хороших» и дорогих французских ресторанов. В то лето Энрико и в самом деле был равнодушен к еде. Нам также не удалось уговорить их остановиться в одном из первоклассных отелей, которые они, безусловно, могли позволить себе с куда большей легкостью, чем мы в те дни. Отправившись вместе в небольшую поездку на пару дней, мы последовали их примеру и остановились вместе с ними в простом номере скромной маленькой гостиницы в Валле дю Кузен в 150 милях к югу от Парижа. Удивительно, как иногда запоминаешь обстановку. Стоял поздний вечер, небо было звездным, рядом журчал ручей, а мы сидели на террасе и обсуждали дело Оппенгеймера. Все время, пока мы говорили, Ферми смотрел на яркую звезду или же один лишь источаемый ею свет, когда временами он поворачивал голову так, что звезда скрывалась за проводами, натянутыми меж двух домов.

Мы все сходились во мнении, что это дело в конце концов приведет к «канонизации» Оппенгеймера; что он станет великим мучеником, а его обвинители будут прокляты. И Ферми, и фон Нейман, судя по всему, были полностью на стороне Оппенгеймера и защищали его от обвинений, хотя ни тот, ни другой не были самыми близкими его друзьями или особыми почитателями. Ферми не слишком впечатляли его физические достижения, довольно сдержанно относился он и к его политическим взглядам. Но в то же время он считал, что с Оппенгеймером обошлись очень низко. Мы также рассуждали о позиции Эдварда Теллера, а еще я спросил его о том, каким он видит будущее. Он неожиданно посмотрел на меня и сказал: «Не знаю. Я буду смотреть на него оттуда», указывая на небо. Догадывался ли он о своей опасной болезни? Если и догадывался, то никогда не говорил о ней и не выглядел больным. Его слова поразили меня как гром среди ясного неба, особенно когда он повторил их еще раз в нашем разговоре об основах физики, тайнах частиц микромира, поведении мезонов и о его интересах, переключившихся с вопросов ядерной структуры на другие, предположительно более фундаментальные вопросы физики частиц. Он тогда опять сказал: «Я узнаю об этом уже там». На следующий день мы расстались — Ферми двинулись на восток к Греноблю и Лез-уше, а я, Клер, Франсуаза и ее брат на юг, собираясь провести отпуск в Ля-Напуль, что на Французской Ривьере недалеко от Канна.

В конце лета мы вернулись в Соединенные Штаты и узнали, что Ферми тяжело болен, что сразу по его возвращении в Чикаго ему сделали исследующую операцию и обнаружили запущенный рак пищевода и желудка. Некоторые его друзья полагали, что рак могла вызвать его ранняя работа с радиоактивными материалами, когда меры предосторожности соблюдались не очень тщательно. А я тогда подумал, не была ли его привычка глотать с трудом, которую я изредка замечал за ним и считал внешней формой самоконтроля, связана с физическими затруднениями.