Петр Худяков - Путь к Цусиме

Ядовитые, удушливые газы , развивающиеся при действии разрывных японских снарядов, производят страшные опустошения среди людей и делают помещение, куда они попали, зловредным на весьма продолжительное время, не поддаваясь проветриванию. Засвидетельствован такой факт, напр., что у нашего уцелевшего крейсера "Олег", около рубки которого в бою 14 мая разорвался снаряд, через сутки после боя все еще стоял весьма острый, удушливый запах, хотя окон в стеклах не было и дверь была открыта все время; а в ночь после боя зажженная свеча через полчаса погасла в этой открытой рубке, вследствие недостатка там кислорода в воздухе [177].

Вот как описывает свое впечатление один из уцелевших участников боя, бывший матрос А. Затертый, в его брошюре "Безумцы и бесплодные жертвы" (стр. 43):

"Снаряд разрывается на мельчайшие части, обдавая всех пламенем, пронзая осколками. Люди, словно подкошенная трава, падают друг на друга. Их окутывает облачко газов; сквозь него ничего нельзя видеть. Некоторое время все свалившиеся лежат неподвижно. В ушах слышится шум. Рассудок совершенно теряется; голова как бы деревенеет; все мысли замирают. Но это продолжается недолго. Мало-помалу один за другим люди приходят в себя; опомнившись, начинают вскакивать. Прежде всего каждый хватается за голову, как-будто стараясь скорее узнать, цела ли она; затем идет осмотр и ощупывание других частей своего тела. И что же? Оказывается, у всех что-нибудь да искалечено. Вон стоит Ш., раненый в лоб. Рядом с ним Н.; у него одна щека обагрена кровью. У телеграфа находился К, у него безобразно раздуло скулу. Дальномерщику В. осколком попало в голову и повредило череп; он потерял сознание и только крутил головой; далее Ш. оказался раненым в живот и плечо. Командир и его вестовщик смертельно ранены, оба силятся встать и не могут… Командиру попал в спину большой осколок и впился в нее так глубоко, что достать его без операции было немыслимо; а вестовщику его расшибло голову. Вокруг амбразуры у боевой рубки был поставлен железный карниз; он должен был служить для защиты людей от осколков; но его завернуло внутрь самой рубки, ударило им гальванера К. в шею и пробило ее до позвоночника, который обнажился"…

Японские снаряды, попадая в воду, подымали громадный столб ее и тем самым указывали стреляющим место падения снаряда; a когда оно было близко к кораблю, люди обдавались массой брызг, ранились осколками; иногда снарядом рвались и борта корабля под водою, если они были не бронированы. Наши же снаряды, попадая в воду, не производили такого эффекта, который ясно можно было бы усмотреть за несколько верст, особенно в дымке тумана; поэтому мы часто стреляли как бы с завязанными глазами, не видя, куда снаряды ложатся, и не имея никаких данных, чтобы корректировать наводку пушек. Мы не имели за собой преимуществ в скорости хода кораблей и не всегда могли приблизиться к неприятелю на такую дистанцию, чтобы сделать его досягаемым для наших орудий; дистанцию для боя всегда устанавливал наш противник, исправно нас громивший; а большинство наших снарядов летело в воду, до японских кораблей даже иногда не долетая и не давая нам никаких указаний для последующего прицела.

Уже одно это печальное обстоятельство делало всю нашу Балтийско-Цусимскую эскадру, не имеющую особенно серьезной боевой мощи, делало ее больше всего и чаще всего только декорацией и мишенью для японских прицелов . А наши борцы за родину, не обученные стрельбе и вооруженные такими устарелыми и негодными средствами, из-за этого ставились в бою в самое нелепое, отчаянное и в высокой степени трагическое положение…

Разрушая все надстройки броненосца, делая на нем пожары и побивая людей кучами, японские фугасные снаряды, посылаемые со всех неприятельских судов в одно место, через какую-нибудь четверть часа делали на броненосце полное разрушение всей сложной организации его различных служебных частей; тучи за раз прилетавших снарядов сеяли панику, вносили оцепенение в среду необстрелянной команды и выводили ее нередко из повиновения.

Борьба с огнем представляла также громадные, иногда почти неодолимые, трудности; место пожарища было переполнено ядовитыми, удушливыми газами; пожарные шланги, сколько раз их ни заменяли запасными, немедленно превращались в лохмотья. А когда все запасы шлангов исчезали, то никакими средствами нельзя было подать воду на мостики и особенно на ростры, где, как это было напр., в бою на "Суворове" [178], стояли пирамидой одиннадцать деревянных шлюпок. Перед боем была налита в них вода; но через дыры, пробитые осколками снарядов, она постепенно утекала. И тогда на этом лесном складе пламя бушевало совершенно свободно. По счастью вода иногда плохо стекала за борт, и на верхней палубе ее собиралось по щиколотку. В таких случаях этому только радовались: это спасало саму палубу от огня, а с другой стороны это позволяло тушить валившиеся на нее сверху горящие обломки, просто растаскивая и переворачивая их… В конце концов приходилось таскать воду на пожар даже и ведрами, в которые, во время длинного морского перехода, на эскадре были переделаны почти все опорожненные жестянки из-под машинного масла. Но и это возможно было делать, пока были для этого руки, пока можно было иметь подход к воде…

Для тушения пожаров на эскадре еще были заготовлены банки с каким-то патентованным порошком, но в него на эскадре верили плохо [179], и о результатах его действия что-то ничего не слышно; а что воду приходилось черпать и таскать сапогами для тушения пожаров, об этом есть сведения.

Заготовив эти банки, Рожественский распорядился перед боем — дерево, переборки кают, мебель и т. п. не убирать (см. далее). Благодаря этому, своими снарядами Японцы свободно пожгли лучшие боевые корабли нашей эскадры и все пустили их ко дну, за исключением "Орла", на котором дерево перед боем было частью убрано, частью повыкинуто за борт…

Но не в одном этом было дело, как печатно сообщает теперь А. Затертый, бывший матрос с броненосца "Орел". На стр. 47 своей брошюры он пишет следующее:

"На нашем броненосце было около 30 пожаров. Они вспыхивали так часто, что их почти не успевали тушить. Некоторые из них доходили до больших размеров. Особенно сильно горело в адмиральских помещениях, куда перед боем навалили много различной мебели, да еще под полубаком, где находилось много леса. Тушить пожары было почти совсем невозможно, т. к. шланги очень скоро оказались перебитыми, а взять с собой запасных наши распорядители не догадались. И надо немало удивляться тому, что наш трюмный пожарный дивизион мог справиться с такой страшной силой огня и не довел наш корабль до такого же отчаянного положения, в каком оказался броненосец "Суворов". Видную роль в этом успешном тушении у нас сыграл мичман Карпов , который во все время боя очень энергично и очень умело руководил этим трудным делом. Никто из наших офицеров не оказал "Орлу" стольких услуг, сколько их оказал один этот талантливый человек. Он знал, когда нужно было спрятать своих людей под прикрытие; он понимал, когда их безопасно можно было вызвать наверх; он сам всегда находился впереди всех и этим поднимал дух своих подчиненных. Об остальных же офицерах этого корабля хорошего можно сказать мало: в бою они сами не знали, что делали… Среди них оказался довольно большой процент раненых; но это вышло отнюдь не потому , что они храбро сражались, а только вследствие неудовлетворительного устройства нашего корабля: и в башнях, и в рубке амбразуры у нас были устроены так… (крепкое словцо!), что в них могли влетать и осколки снарядов, и… целые 12-дюймовые снаряды"…