Мария Степанова - Памяти памяти. Романс

Каждый день в 1890-х починковская семья собиралась к обеду и молча ждала первого блюда. Вносили суп. В тишине отец снимал с супницы крышку, и из-под нее вырывалось облако душистого пара. Он внюхивался и веско говорил: «Наверное, невкусно». После этого суп можно было разливать, грозный Абрам Осипович съедал все до дна и просил добавки.

Про его сына Григория, Бусю, говорили: «Он был жуир». То есть еще и joueur , игрок, как я теперь понимаю, но мне объясняли, что жуир — это гуляка, ловец удовольствий. Был он хорошим братом, всех любил, со всеми ладил, проиграл на бегах свой университетский диплом и умер, попав под лошадь, в каком-то далеком городе.

До того как Михайловна стала няней бабушки Лёли, она была женой солдата. В ящиках архива, где оседало все, были и ее памятки : три фотографии и бумажная иконка, на которой Богородица является русским войскам где-то в галицийских болотах. Фотографии рассказывали историю Михайловниной жизни: вот она, молодая, стоит голова к голове с понурым, навеки усталым, мужчиной в рабочей блузе. Потом держит на руках худющего жалкого младенца. Вот тот же человек в толстой шинели, на голове фуражка. Муж погиб, ребенок умер; все ее земное достояние составляла одна икона — дальняя версия рафаэлевской мадонны в тяжелом серебряном окладе, которую мой прадед подарил ей когда-то. В первую послереволюционную нужду няня тихо сняла с иконы серебряную шкуру и пошла ее продавать, деньги принесла в дом, где так навсегда и осталась. На поздних фотографиях в окладе — белом, сером, черном конусовидном платке, наглухо закрывающем все, кроме лица, стоит уже сама Михайловна. От нее осталось несколько дешевых образков и славянская Псалтирь, которую она читала по вечерам.

Незадолго до смерти тетя Галя подарила мне цветное индийское платье, сказав, что надевала его только однажды, на полчаса, когда ко мне в гости приходила собачка. Я знала о ее тайной любви: сосед, гулявший по двору с поводком, так и умер, не догадавшись о том, зачем она выходит к нему вечерами. Галка любила подарки, сюрпризы, щекотное ожидание праздника. Помню, как я искала по всем углам: «самое маленькое — под подушкой, самое круглое — в шкафу, самое смешное — за диваном».

Среди совсем давних фотографий есть старуха в чепце и кружеве, скулы обтянуты кожей, как набалдашник, губы сжаты, глаза смотрят сквозь. Это безымянная прапрапра, кто-то из родни дедушки Лёни (и на обороте фотографии написано подтверждающее «Херсон»). Однажды собрались кататься на пароходе, ее просили остаться дома, была весна и сильный холодный ветер. Она настояла на своем, простудилась и через несколько дней умерла.

Иногда кажется, что прошлое можно любить, только зная наверняка, что оно никогда не вернется. Если я ждала, что в конце путешествия для меня припрятана коробочка-секретик вроде корнелловских, из этого ничего не вышло. Места, где ходили, сидели, целовались люди моей семьи, где они спускались к реке или прыгали в трамвай, города, где их знали в лицо и по именам, не стали со мной брататься. Поле битвы, зеленое и равнодушное, заросло травой. Это было как в компьютерном квесте: когда не умеешь играть, подсказки приводят к чужим воротам, потайные двери ведут в глухую стену, никто не помнит ничего. И к лучшему: один поэт сказал, что никто не придет назад. Другой — что забыть значит начать быть.

Посылка была упакована со всею возможной ответственностью, коробка выстелена папиросной бумагой, и в нее же, тонкую и непрозрачную, завернули каждую из единиц содержимого. Я распеленывала их, одну за одной, и они лежали на обеденном столе рядком, так что было видно все сколы, все вмятины, землю, въевшуюся в фарфоровые бока, пустоту на месте отсутствующей ступни, руки́, головы́. Головы, впрочем, были почти у всех, некоторые сохранили и носочки — единственную часть туалета, которая им была разрешена. В остальном они были голы и белы, словно только что появились на свет со всеми своими увечьями. Замороженные Шарлотты, представители популяции выживших , кажутся мне роднёй — и чем меньше я о них могу рассказать, тем ближе они становятся.

Автор благодарит издательства, поверившие в эту книгу еще до того, как она обрела мало-мальски внятные очертания, — Suhrkamp и «Новое издательство». Скорее всего, она вовсе не была бы написана, если бы не один разговор с Катариной Раабе, который заставил меня взяться, наконец, за дело.

Разные части и главы обдумывались и писались при поддержке нескольких институций, щедро предоставивших мне не только время для работы и безбрежные библиотечные возможности, но и пространство для интеллектуальной дискуссии.

Спасибо: Institute für Menschen Wissenschaft (Вена), Татьяне Журженко и Клаусу Неллену; Kennan Institute / Wilson Center (Вашингтон), Изабелле Табаровской и Мэтью Рожанскому; Marion Dönnhoff Stiftung (Берлин) и Марии Биргер; New York University и Джошу Такеру; Queen’s College (Оксфорд) и Чарли Лоуту.

Идеи, составившие основу этой книги, в течение многих месяцев, если не лет, обсуждались мною с Анной Глазовой, Линор Гора лик, Хельгой Ольшванг-Ландауэр, Ольгой Радецкой, Михаилом Ямпольским — и уже ради этих разговоров стоило все затевать. Я глубоко признательна за помощь Вадиму Алскану, Игорю Булатовскому, Анне Голубевой, Станиславу Гридасову, Саше Дагдейл, Антону Каретникову, Анатолию Кичиньскому, Эриху Кляйну, Сергею Ле беде ву, Анне и Марии Липкович, Марии Мушинской, Ольге Наумо вой, Елене Нусиновой, Кате Петровской, Давиду Риффу.

Отдельные главы были опубликованы в изданиях «Коммерсантъ-Weekend», «Воздух», Snob.ru и Colta.ru — спасибо коллегам за это.

Моя сердечная благодарность — Ирине Шевеленко и Андрею Курилкину, друзьям и первым читателям этой книги, за их внимание и советы.

И, конечно, Глебу и Грише, участвовавшим в процессе деятельно и непрерывно.