Геда Зиманенко - Мой век

Ну, тут мы, конечно, про хлеб забыли. Марк сказал: «Пойду на комбинат, надо думать, что делать». А там уже партсобрание, он был член бюро и председатель местного комитета. Марк ушел, а мне на работе делать нечего — воскресенье. Я мыкалась, места себе не находила, комнату в порядок привела, покушать приготовила… На комбинате никаких указаний не дали, кто остался на работе, кто пошел на призывной пункт, а Марк как представитель партии поехал в Апрелевку к детям в детский сад. Дети жили в легких деревянных домиках, и Марк дал распоряжение на случай бомбежки рыть траншеи. Детям решили про войну пока не говорить, не пугать.

На следующий день, в понедельник, я вышла на работу — я тогда работала в отделе капитального строительства авиазавода. В первый день была объявлена мобилизация, но ограниченная. Несколько мужчин из отдела капитального строительства ушли — на их место взяли женщин. Я помню, что я электроподстанцию проектировала. Нас, женщин, подчинили отделу противовоздушной обороны — мы распределили дежурство и продолжали работать.

Каждое утро мы с Марком уходили на работу и не знали, увидимся ли еще. На третий день я пришла вечером домой, а Марка нет. Зашел сослуживец и сказал, что прошла комиссия и Марк мобилизован. Как-то за полгода до войны у Марка на работе начался приступ аппендицита, его взяла «скорая» и повезла в больницу — но он упросил проехать мимо дома и в форточку кинул записку, чтобы я вечером узнала, где он. А в этот раз ни записки, ничего я от него не получила…

В тот же день ко мне пришел дворник дядя Петя. Он меня никогда не признавал; в 39-м Доля приехал — так он ему сказал, что Геда Семеновна тут не проживает. К Марку он хоть какое-то уважение проявлял (все-таки замдиректора), называл его по имени-отчеству. Бывало, вечером без стука откроет дверь и говорит: «Марк Абрамович, вы в сортир не собираетесь? …Ну, тогда я пойду, с газеткой посижу». Вечером того дня, как Марк не пришел с работы, дядя Петя открыл мою дверь и говорит: «Ты эти фотографии сними и книжечки красные убери: немцы придут — я за тебя заступаться не буду». Ну, я, конечно, ничего не сняла и не убрала.

Уже начали бомбить Москву, уже на углу Арбатской площади дом разбомбили. Какие-то здания закрыли маскировкой, а наш дом так стоял. С августа я стала дежурить на кровле, нам выдали багры и песок — зажигалки засыпать. Они, черти, знали, где какое здание: на электроламповый завод бомба упала, на наш завод упала.

Войну мы жили письмами. Как отчаянно писали мы с Марком друг другу в первые дни и недели войны! Писали, слали телеграммы, не понимая, что в хаосе войны письма будут идти дольше, чем раньше, и с перебоями. Первое письмо от Марка я получила только через месяц — 28 июля. Как долго тянулись первые дни и недели войны! Безумная тревога лежала на сердце. Ничего не известно — где Марк, где родные, что с нами будет… Пишешь в пустоту. Не сразу стало понятно, что война надолго.

Марк — Геде

6 июля 1941 г (получено 28 июля)

Гедочка, моя дорогая, милые мои детки Толик и Вадя. Совсем недавно я уехал от вас, но как бы я хотел вас видеть, обнять и целовать. Дело в том, что сегодня уже 6 июля, а я от вас ничего не получал. Я знаю, что сюда идут письма долго, но, Гедочка, меня страшно волнует, как у вас там и как с детьми. Что мне писать о нашей жизни? Много занимаемся и немало устаем. С 6.30 до 11.30 вечера загружены до основания. Первые дни были особенно тяжелыми, но теперь начинаем привыкать. Здесь стоят сухие жаркие дни, а мы весь день на солнце в поле. Вначале казалось, что не выдержу такого напряжения. Сейчас чувствую себя хорошо, от других не отстаю.

Принцип занятий суворовский: тяжело в учении — легко в бою. Читаю боевой устав пехоты РККА…

Написал в Рудню. Передай привет папе, Доре Яковлевне, Шуре. Будьте здоровы, желаю вам счастья.

Геда — Марку

12 июля 1941 г.

Москва

Дорогой мой Марочка!

Девятого числа послала тебе письмо, но беспокоюсь, получил ли ты его, поэтому пишу опять. Дорогой мой, не волнуйся, если нет долго писем. Что бы ни случилось, буду писать тебе аккуратно, но знай, что даже пригородные письма идут 3–4 дня. Марочка, милый мой, живу совсем одиноко. Дети за городом, а у меня работа, занятия, вечером читаю. Хозяйством совсем не занимаюсь. В выходные была у ребят. Толечка спрашивает, почему папа обещал бывать часто, а не приходит. Я сказала, что папа уехал по делам службы. Думаю, что не стоит пока говорить детям про войну, как я наблюдала, они пока ничего не знают. В Москве жизнь идет своим чередом, на стройках и других участках молодые девушки-студентки заменили ушедших в ополчение… Марочка, милый мой, напиши, если нужны деньги, я вышлю. Пока, до свидания.

Марк — Геде

23 июля 1941 г.

Чебоксары

Гедочка, дорогая моя!

Я сейчас в карауле, только что вернулся с поста. Вся душа моя наполнена злобой против фашистских извергов. Сегодня передавали по радио, что бомбардировали Москву. Весь день я думаю про вас. Стоя на посту, я крепко сжимал винтовку и думал, что в это время, может быть, опять бомбят Москву. Нет слов, чтобы выразить ненависть этим убийцам. Но ничего, они получат по заслугам. Как бешеные псы они должны быть и будут уничтожены.

Сама понимаешь, что в такое время нужно чаще обычного сообщать о вашем здоровье…

Геда, еще не отправив письмо, узнал, что Москву бомбили еще 3 раза. Ты можешь вообразить, о чем я думаю? Скорее напиши или телеграфируй про себя.

Геда — Марку

28 июля 1941 г.

Москва

Дорогой мой любимый Марочка! Получила твое письмо от 6 июля. Мне так больно, так обидно, что ты, мой любимый, переживаешь и волнуешься совсем понапрасну. Знаю, как тяжело в такое время оставить семью и любимых и не иметь вестей от них. Дорогой мой, если б могла, послала бы по ветру свое сердце, чтобы дать тебе весточку, чтоб порадовать и подбодрить тебя. Сама я достаточно передумала, пока получила твое первое письмо. Вчера был выходной день, и я очень устала. Выносила все вещи во двор проветрить и высушить, чтобы моль не съела их, прежде чем разделаемся с Гитлером. Комната наша приобрела нежилой запах. Грустно быть одной со спущенными шторами и тревогой в сердце…

Славный ты мой, старайся по возможности не переутомлять свое сердце. Родной мой, пиши о себе подробней (конечно, что можно), чему вас учат, культурные ли командиры, где ты теперь. Каждое твое письмо — радостный солнечный луч.

Выходные отменили, работали каждый день. Ночью я на кровле дежурила. Если нет дежурства, после работы ехала за город в детский сад: побуду пару часов с детьми — и домой. Всем противогазы выдали, велели держать около кровати, ждали газовой атаки. Окно я зашторила и уже не раскрывала ни днем, ни ночью.