Геда Зиманенко - Мой век

Геда — Марку

28 октября 1941 г.

(написано в поезде)

Дорогой мой Марочка!

Вот уже 12 дней, как мы все едем и едем. Не знаю, когда будет конец. Стоим на станциях сутками, проезжаем в день по 40–50 километров. Сейчас мы уже двое суток стоим в Батраках, за Сызранью. Из окна видна Волга. Под ногами в вагоне и на путях такая грязь, такой ужас и запустение, что становится страшно. Детей выпустить из вагона нельзя. Мы буквально обросли грязью. В особенности страдает от этого Вадик, и маме по этому поводу достается. Очень угнетает оторванность от мира, не знаешь, что делается на фронте, что делается в Москве. Газету мы достали пятидневной давности. Дорогой мой Марочка, еще и еще раз грущу о том, что выехала из Москвы. Думается, пусть лучше бомбы, пусть окопы, но дома. И там, в Москве, мне казалось, что я ближе к тебе, дорогой мой. Да, я даже уверена в этом. Сейчас чувствую себя никому не нужной. Не знаю, проявит ли о нас заботу завод. Ждем официального сообщения с завода. Говорят, холостым сразу дадут работу, а нас с ребятами расселят в районах, и будем там ждать — кто знает, когда вспомнят о нас. Как будем жить? С детским садом, кажется, безнадежно — так зачем же мы едем сюда?! Я думала, дети будут в саду, а я по-прежнему буду работать. Теперь мы никому не нужны. Уж лучше было умирать в Москве, чем скитаться где-то. Дорогой мой, я уже писала тебе относительно справки. Повторяюсь, потому что, глядя на все окружающее, думается, что и письма наши лежат так же неподвижно в ящиках, как стоят на дорогах машины, а на путях эшелоны. Опять и опять воскресают мои детские воспоминания и ужасы времен гражданской войны, когда мы, дети, остались в поезде одни. Так вот, родной мой, как получишь от меня адрес, вышли, пожалуйста, справку о себе. Сейчас без документов пропадешь…

Милый мой, как тяжко мне не знать, где ты, не знать, получаешь ли мои письма. Когда еще наладится у нас связь?! Дорогой мой Марочка, если мы все будем живы, если соберемся опять вместе, то в отношении меня и детей благодарить придется папу. До свидания, мой любимый. Крепко-крепко целуем тебя. Толечка и Вадик очень скучают без тебя. Вадик в особенности. Сердечный привет от папы.

Состав ехал в Куйбышев. Когда стали подъезжать, по вагонам пошли военные и объявили приказ: в Куйбышев женщинам с детьми въезжать запрещено, они должны высадиться на станции заранее, разойтись по колхозам и ждать вызова. Я была в отчаянии: хотела работать, да и при заводе надежнее. А что делать? Сгрузились с вещами на станции, подводы подъехали и повезли нас в колхоз. Снег еще не выпал, а земля подмерзла, телега в грязи не вязла.

По дороге встретили подводы, которые везли на станцию мобилизованных крестьян. Их провожали жены — и они покрыли нас такой площадной руганью, что я в жизни не слышала: «Вы — дармоеды, хлеб наш едите, зачем наших мужиков на войну гоните…»

Деревня, в которую нас привезли, называлась Золотая Гора. Нас распределили по домам. Мы оказались в доме женщины с малым ребенком. Женщина поставит в печь чугунок пшена с молоком, ребенка на печь посадит — и бежит на работу в колхоз. Ребенок один на печи весь день сидит. К хате сарайчик пристроен вроде хлева, там корова стоит; навоз, солома свалена, там же и туалет для людей. Папа стал у нее молока просить. «А чем расплатитесь?» — говорит. «Вот, деньги у нас есть». — «Нужны мне ваши деньги!.. У меня их полный сундук — хату оклеить могу…» — «А что вы хотите?» — «Свитерок у вашего мальчика хороший, валенки хорошие — отдайте». — «Как же мы детей разденем?!» Так она нам молока и не дала…

Про молоко папа договорился в деревне. А хлеб по карточкам раз в неделю ходил получать на станцию. В одну из поездок, когда папа получил пару буханок хлеба, остановился военный состав и вышли размять ноги молодые офицеры — артиллеристы. Папа смотрит: Яша Заславский — племянник Доры Яковлевны, музыкальный мальчик — играл на пианино, рисовал, только-только закончил школу. Едет в действующую армию. Папа отдал ему буханку хлеба и пошел домой. «Гедочка, знаешь, кого я сейчас видел? Яшеньку». Это был последний раз, когда папа его видел — Яша прошел всю войну и погиб в самом конце.

Через две недели папа получил письмо со своего предприятия и собрался уезжать. Мне он наказал никуда самой не рыпаться, сидеть и ждать вызова с завода. Папа уехал, а я осталась с детьми одна. С папой было намного спокойнее. Меня спросили: «В колхоз пойдете работать?» Не хотела я в колхоз, не пошла. Да и детей боялась одних дома оставлять. Говорю: «К печке не подходите — обожжетесь. С мальчиком не общайтесь», — я видела, что у него вши. А вызова с завода все не было. Может, забыли про меня?

Геда — Марку

6 ноября 1941 г.

поселок Золотая Гора Куйбышевской области

Дорогой мой Марочка!

Канун праздника. Завтра 7-е ноября. Где мы встречаем этот день? Где ты, дорогой мой, что делаешь в это время, думаешь ли о нас, затерянный в великой и беспорядочной земле нашей? Где все наши родные и друзья, встретимся ли мы опять? Дорогой мой Марочка, постараюсь описать тебе, как мы живем. С 30 октября нас водворили в колхоз (далеко не гостеприимно, но это при встрече). Предложили устраиваться здесь и работать. Многие женщины приступили к работе в колхозе, но я не могу. Дорогой мой Марочка, ты знаешь, что я люблю работу и всегда плохо себя чувствую без работы. И все же в колхозе не могу. Чувствую, что это не по моим силам, не по моему здоровью, и вообще чувствую себя не на месте. Вселили нас в семью к женщине с ребенком. Муж на фронте. Тут все без мужей — у кого на фронте, а у кого в тюрьме. Ужасная матерщинница — я все смотрю на детей, ожидая от них того же. Здесь нас терпят — и только. С продуктами неважно, продавать на деньги ничего не хотят, а менять мне особенно не на что. Очень плохо здесь с дровами. Возят на себе хворост и ковыль из поля, а я плохая помощница в этом деле и потому чувствую себя очень стесненно. Здесь уже началась зима. Хата, в которой мы живем, имеет выход прямо на двор. Мерзнем.

Дорогой мой Марочка, не знаю, чем это поможет нам, но все же вышли о себе какую-либо справку.

Дорогой мой, кончаю это письмо в предутренних сумерках 7-го. Начала еще вчера, но мы сидим без керосина, и уже в 5 часов было совсем темно. Дети очень тоскуют о тебе, мой дорогой. Вадик часто заводит концерт «папа иди». Дорогой мой, пиши о себе.

Неделю я протянула без папы — и решила уезжать, не дожидаясь вызова. Хозяйка обрадовалась. Я договорилась в колхозе, чтобы дали телегу, загрузила свои три чемодана и швейную машинку, детей посадила — и так доехали до станции. Я решила ехать на свой завод. Работа была местом жизни, накоплений никаких не было, сберкнижки не было, жили от зарплаты до зарплаты, питались в заводской столовой и там же получали карточки.