Василий Авченко - Фадеев

Красный Крест был своего рода школой подпольной работы для молодых. Следующими этапами становились партия и партизанское движение.

Когда в 1918 году Фадеев вернулся из Чугуевки во Владивосток к очередному учебному году, Всеволод Сибирцев сидел с Сухановым в чешском лагере, а Игорь работал в подполье. Фадеев остановился у Сибирцевых, которые тогда жили уже в одной из казарм Сибирского флотского экипажа, и сразу примкнул к подполью, где к тому времени работал «коммунар» Ися Дольников. Через Фадеева туда же попали Бородкин, Билименко, Нерезов.

В сентябре 1918 года Фадеев вступает в партию большевиков. Произошло это в той же казарме № 8 флотского экипажа. Саша волновался, Зоя Секретарева вспоминала его «тоненькую, совсем еще ребячью шею» — ему не было и семнадцати. Но коммунара все знали, в партию приняли сразу, без кандидатства.

В этот период Фадеев распространяет листовки, пишет в газету «Красное знамя» [31] По мнению Б. Беляева, статью «Интеллигенция и пролетариат», вышедшую в газете 12 апреля 1918 года за подписью «Булыга Курцевич», написал Фадеев. Газета «Красное знамя», упомянутая в повести «Разлив», была главной газетой Приморья и официальным органом крайкома КПСС вплоть до конца СССР. , выполняет другие задания. Из воспоминаний Татьяны Цивилевой: «Функции Красного Креста расширялись с каждым днем. Надо было почти ежедневно переносить большие тюки с продовольствием и одеждой в концлагерь для наших товарищей, что и делали ребята, в том числе и Саша Фадеев. Далее задачи… углублялись: помощь бежавшим из лагеря, устройство их на квартиры, обеспечение документами, одеждой, отправка в партизанские отряды; доставка в лагерь и тюрьму информации заключенным товарищам и обратно от них в подпольную парторганизацию».

Одним из необычных заданий стала охрана от бродячих собак 15 тысяч пельменей, налепленных женщинами Красного Креста для заключенных под новый, 1919 год и вынесенных на фанере для замораживания прямо на Алеутскую улицу.

Людмила Красавина (она же Настя Нешитова) вспоминала: «Мы с Сашей из Владивостока отвозили на подводе под матрацами оружие для партизанского отряда… Чтобы не слышать острой тревоги внутри нас, мы громко пели… Я была и сама не робкого десятка, но Саша удивил меня своей выдержкой. Раньше я думала, что гимназисты и интеллигенты вообще не могут быть сильными и бесстрашными, такими, как наши рабочие парни, но Саша разубедил меня в этом своей храбростью».

В другой раз вместе с Настей Саша пошел в чешский концлагерь, чтобы передать записку арестантам-большевикам. Записку спрятали в банку с вареньем. «По дороге в лагерь мы с Сашей строили планы нашего поведения в случае отказа принять варенье. Варианты плана я уже забыла, но отчетливо помню, что мы готовы были выполнить самый фантастический из них: браунингом, который был у Саши, и банкой варенья, которой была вооружена я, перебить охрану лагеря и освободить наших узников, — вспоминала Красавина. — Юным горячим сердцам невозможное казалось возможным. Однако чех не дал осуществиться нашему страстному желанию освободить товарищей — он передал банку с вареньем».

Тамара Головнина: «Саша получал поручения от партийного комитета. Это касалось главным образом работы в рабочем Красном Кресте по снабжению политических заключенных и красногвардейцев бельем, продуктами и другими передачами, которые рабочий Красный Крест организовал на добровольные взносы рабочих Владивостока… Городской комитет партии выпускал листовки, воззвания, которые нельзя было распространять легальным путем, и вот Саша и другие „соколята“ — Саня Бородкин, Гриша Билименко, Петя Нерезов — совместно с Таней Цивилевой, Зоей Станковой, Зоей Секретаревой отправлялись расклеивать вечерами листовки. Ходили по двое, парень с девушкой, разыгрывая влюбленных».

Раз Фадеев с одной из девушек наклеил листовку прямо на двери чешского штаба.

Это была настоящая приморская «Молодая гвардия». Корни книги Фадеева о краснодонских комсомольцах — здесь. В молодогвардейцах четверть века спустя он увидит юного себя.

В январе 1919 года Фадееву поручили проводить представителя Центросибири [32] Центральный исполком Советов Сибири. Дельвига из Рабочей слободки на Первую Речку — к большевику, железнодорожному рабочему по кличке «дядя Митя». На этой встрече Фадеев впервые увидел Сергея Лазо.

Как звучит: Дельвиг и Фадеев идут по наводненному интервентами ночному Владивостоку…

Поначалу Саша намеревался после учебы поехать к родителям в Чугуевку и устроиться там агрономом или учителем. Но вышло по-другому. Бросил учебу, ушел в партизаны — и завертелось на всю жизнь.

Нужно понять, что это было за время, что происходило тогда в бурлящем послереволюционном Владивостоке.

«Там творилось великое черт-те что, и только Богу было известно, чем и когда это может закончиться», — писал из Японии о штормовом Владивостоке 1990-х переводчик и прозаик Дмитрий Коваленин.

В те времена, когда юный подпольщик Фадеев уходил в партизаны, во Владивостоке тоже творилось именно «великое черт-те что». Если бы было возможно на время перенестись в иную историческую эпоху, я бы отправился именно туда — во Владивосток революционной поры.

Если Гражданская война в основном закончилась в 1920 году, то на Дальнем Востоке она шла до конца 1922-го. Это даже если не брать ее позднейшие судороги — в 1923 году на Охотоморье разбили Бочкарева и захватили Пепеляева, в 1924 году был решен вопрос о принадлежности острова Врангеля, куда высадились было канадцы, и лишь в 1925-м японцы ушли с Северного Сахалина.

А уж в 1918–1922 годах во Владивостоке бурлило жарко и непрестанно. Это был последний оплот белой России и гнездо интервентов из десятка стран, преследовавших самые разные, порой противоположные цели.

От безумного, веселого, страшного времени нам осталось несколько калейдоскопных осколков.

Михаил Щербаков [33] Летчик, прозаик, фотограф. Ушел из Владивостока в эмиграцию в 1922 году. В 1956-м во Франции выбросился из окна. В России книга его прозы «Одиссеи без Итаки» вышла уже в XXI веке во владивостокском издательстве «Рубеж». считал Владивосток последним островком гибнущей России: «В этот городок, прилипший ласточкиными гнездами к обрывам сопок — сколько людей, сколько пламенных надежд лилось… из агонизировавшей России… Чего-чего там только не было: и парламенты с фракциями, и армия, и журналы, и университеты, и съезды, и даже — о, архаизм! — Земский Собор. Точно вся прежняя Россия, найдя себе отсрочку на три года, микроскопически съежилась в этом каменном котле, чтобы снова расползтись оттуда по всем побережьям Тихого океана… Странная жизнь текла тогда во Владивостоке: тревожно-острая, несуразная, переворотная».