Александр Мешков - Непридуманная история Комсомольской правды

Меня сегодня спрашивают некоторые скептики: ну хорошо, мастером ушу ты не стал. Но хотя бы пороки победить помог тебе твой Шаолинь? Отвечаю: еще как помог! Я там совсем перестал материться, метаться, тревожиться, копаться в себе. А чего метаться, чего копаться? Кругом монастырь! Мечись — не мечись, все равно завтра на тренировку! Пьянство? О нет! Только не это! На территории Шаолиня, конечно, есть и рестораны, и продаются в буфетах и ларьках спиртные напитки для тех туристов, которые не могут воспринимать красоту исторических артефактов иначе как только через призму алкоголя. И многие покупают и воспринимают. Но наши интенсивные тренировки исключают алкоголь в любых дозах. Блуд? Какой там блуд? Тренировки — наш единственный и главный блуд! Хотя есть женщины в шаолиньских селеньях! Но для того, чтобы волочиться за ними, надо опять же очень много выпить. А какие тогда тренировки? Ты просто после первых же упражнений отправишься на постоянное жительство к Бодхидхарме!

Я думал, что страх перед пороками оставит меня за стенами монастыря. Но я поборол этот постыдный, сковывающий мои члены страх и вышел в мир. Когда я все же, с какой-то непонятной радостью покинув стены Шаолиня, остановился на постой в маленьком отельчике в городке Донгфен, среди ночи меня разбудил телефонный звонок и нежный девичий голос спросил на трогательной смеси русского и английского:

— Вума хосес?

Вума? Хосес? Здесь? В социалистическом Китае? Далеко же шагнула демократия в этой глубинке! Страх Порока! Я больше не боюсь тебя! Уходи от меня! Вон! Прочь!

— Вума! Ес! Ес! Вума немедленно! Сию минуту, вума! — хрипло закричал я в отчаянии в трубку, словно радист тонущей подводной лодки, как и подобает человеку, только что возвратившемуся от Бодхидхармы и пережившему мучительное воздержание и изнурительные тренировки тела и духа. По сути, я чувствовал себя дембелем, возвратившимся в отчий дом Порока. Видимо, нравственное учение Будды не на всех действует. Я вскочил с койки, как боец микс файта после нечаянного нокаута, готовый принять на одр дюжину китаянок. Надел штаны (зачем, спрашивается?), пригладил редкие вихры, накатил стакан китайского бухла. И в этот миг раздался желанный, сладкий, словно пение Баскова, стук в дверь. Предо мной стояла очаровательная девушка с прыщавым личиком. Еще утром она стояла на ресепшен, и, записывая мои данные паспорта в журнал и, как мне показалось, окинув меня оценивающим взглядом, подарила мне многообещающую улыбку. Значит, мне не показалось. Значит, есть высшая справедливость в этом китайском мире.

— Проходи, милая! — сияя, словно медный таз Китайского Императора Цинь Шихуанди, династии Суй, гостеприимно обнял ее я с вызывающей нежностью монаха. Она натянуто улыбнулась, нервно оглянулась и вошла в номер. Вся прелесть этой ночи заключалась в том, что она совсем не говорила ни по-русски, ни по-английски. Знаками и звуками, похожими на щебетание козодоя, она показала, что ей надо в душ, смыть дневную грязь и трудовой пот. Знаками показала, что не хочет раздеваться при свете. Я выполнял ее прихоти беспрекословно, словно раб. Мы любили друг друга в темноте на ощупь, и свет нашей любви освещал тесную келью бывшего шаолиньского монаха. На ощупь любовь была прекрасна: упруга, гладка и податлива. В темноте я не видел ее китайских знаков и не слышал трелей, лишь кряхтение и пыхтение. Может, она еще что-то показывала, не ручаюсь. Я ручался только за ее перси и лядвеи. Через пару часов я знаками показал ей, что у меня кончилось бухло, и она знаками и трелями трясогузки показала, что у них ночью бухла не купишь.

Я не спал всю ночь, безумно и бесстыдно расточая свою мужскую силу, нерастраченную в моей, скудной на плотскую любовь, курсантской и военной юности. Но — почему так в жизни получается? В Москве меня ждала любимая женщина, можно было бы и потерпеть пару дней. У каких-то мужчин это способ ложного самоутверждения. Кто-то делает это из-за гипертрофированного либидо. Кто-то из-за неудовлетворенности в постели с женой. Я знаю свою причину. В моем мозгу еще живет та боль неудовлетворенного мальчишки, курсанта, которому женщины массово отказывали в интимной близости. Или же он просто не умел соблазнять. Но факт остается фактом. Я, наконец созрев и перезрев, не пропускал ни одной юбки (исключение составляют только шотландские килты. Их я великодушно пропускал), ни одного лифчика, ни одних панталон, ни одного тюрнюра, ни одного капора и пелерины, ни одной йони, ни одной перси.

Ушла прыщавая китаянка на рассвете обогащенная русским опытом и символическим гонораром в 100 юаней, знаками и щебетанием сойки показав, что завтра не прочь еще раз прийти, после работы. Днем я предусмотрительно позаботился об угощении и пополнил запасы вина. С последним я немного перестарался и позорно вырубился. Так что не дождался и не услышал стука в дверь. Утром восстал совершенно разбитый и в таком прекрасном виде отправился в аэропорт.

Шел мелкий, противный дождик. Хмурые, серые от тоски солдаты в камуфляже выстроились неровной шеренгой с винтовками Сергея Мосина наперевес (калибр 7.62. Точная копия винтовки Манлихера! Ну, ни хуя сами не можем создать! Все копируем!). Спиной к кирпичной стене конюшни стояли враскоряку перед ними, на расстоянии десяти метров, глазастые красавицы-школьницы, с косичками и пурпурными бантами в косичках, в коричневой школьной форме, в белоснежных фартуках. Они дрожали от ужаса и жались друг дружке. Некоторые из девочек описались от страха, и желтые струи девичьей мочи стекали стремительными весенними ручьями по бледным ногам в башмаки.

— Огонь! — рявкнул толстый усатый офицер в форме австрийского офицера Первой мировой войны, со шлемом Кайзера на голове, и дал отмашку рукой в белой перчатке. Тишиной отозвалось пространство. Лишь только всхлипывания и тихий вой перепуганных девочек, отличниц, робко нарушали ее.

— Я сказал — огонь! Fire! Блять! — взревел в истерике офицер и еще раз взмахнул перчаткой. Солдаты не шелохнулись.

— Я всех… Я, клянусь Буддой, всех под расстрел! — уже неувереннее произнес офицер, носитель шлема Кайзера. Кто-то из солдат демонстративно громко выпустил газы.

Вот это да! Вот это сенсация! Нет! Солдатские газы — не сенсация! Расстрел школьниц — сенсация! Отказ стрелять — сенсация! Я лежал на сырой, пожухлой траве за косогором и наблюдал за этой страшной картиной. Я, жалкий раб своих сексуальных страстей, непременно должен завтра об этом написать в номер! Эти солдаты — настоящие герои! Стараясь не обнаружить себя, я напряг всю свою внутреннюю силу и медленно, преодолев земную гравитацию, взлетел невысоко над поверхностью косогора и направил себя в сторону Москвы…