Давид Розенсон - Бабель: человек и парадокс

Однако евреи, жившие в черте оседлости и испытавшие погромы (Одесса, 1871 год), четко представляли ужас, который мог снова выпасть на их долю. В ответ на это группы еврейских студентов с передовыми взглядами не стали обращаться к влиятельным людям для защиты своих интересов в правительстве, но отправились в местные синагоги и попытались изложить собравшимся план еврейской самообороны от погромщиков, которые, несомненно, должны были явиться снова.

Первым шагом студентов, желавших организовать дружины самообороны из местных жителей, был созыв общественных собраний в городских синагогах в субботу 2 мая. Целью собраний было убедить евреев в необходимости самоорганизации для предотвращения ожидаемых погромов. Самый большой успех имело выступление тех, кто говорил на идише, родном языке еврейских масс, особенно если оно перемежалось цитатами из Танаха и афоризмами из Талмуда. Как писал анонимный свидетель событий в очерке, опубликованном в 1882 году в журнале «Вольное слово»: «Это было первое „хождение в народ“ образованной еврейской молодежи, движимой глубоким трагизмом момента… Сама мысль, что образованные евреи, о которых еврейский народ привык думать с гордостью, в то же время сознавая их недосягаемость, думают об этом народе, поднимала его упавший дух, воскрешала в нем чувство человеческого достоинства… По сей день у меня перед глазами стоит почтенный старик лет семидесяти, который после моей ободряющей речи подошел ко мне, возложил обе ладони на мою ладонь, желая благословить меня, но не сказал ни слова и разразился слезами».

Судьбе было угодно, чтобы молодые студенты оказались правы — даже более правы, чем они сами ожидали. Следующий погром в Одессе начался раньше, чем они успели что-либо предпринять или организовать какие-либо коллективные действия, — буквально на следующий день (в воскресенье 3 мая). Переживая ужасы, которые творила толпа, одесские евреи пытались защищаться, к ним присоединялись студенты… и некоторых из них забрала полиция, вместе с остальными евреями, задержанными при попытках сопротивления погромщикам.

Явное содействие полиции погромщикам, должно быть, произвело неизгладимое впечатление на тех, кто надеялся на защиту со стороны властей и полиции от изнасилований и грабежей.

Вполне вероятно, что существует прямая связь между попытками организовать самооборону и формированием в Одессе эмиграционного движения. Когда дело дошло до физического насилия, идеи спасения приняли четко еврейское направление: общее должно было реализоваться через частное, и начальной целью стало спасение еврейского народа в целом, откуда следовало, что еврейская идентичность становится теперь первоочередной задачей.

Тем временем богатые высокопоставленные евреи Санкт-Петербурга, далекие от погромов, зато близкие к императорскому двору, продолжали дискутировать о том, должна ли еврейская община что-либо предпринять коллективно. Еврейская верхушка, возглавляемая бароном Гинцбургом, железнодорожным магнатом Поляковым и банкиром Заком, по-прежнему отказывалась видеть политическую значимость еврейских погромов. Однако в дело вмешались три популярных публициста русско-еврейского еженедельника «Рассвет» — Мордехай Бен-Гиллель А-Коэн, Ш.-З. Лурье и поэт Семен Фруг. Трое молодых журналистов решили, что пора использовать все свое влияние, чтобы подтолкнуть официальную верхушку еврейской общины к действию. Они созвали чрезвычайное собрание в доме барона Гинцбурга. Несмотря на то что у дверей роскошного особняка барона дежурили полицейские, которые попытались не пустить пришельцев в дом, собрание состоялось. В своих дневниках А-Коэн утверждает, что на этом собрании впервые был поднят вопрос о возможности эмиграции из России и возможность эта резко отвергнута: «Столичная еврейская верхушка боялась идеи эмиграции из России больше, чем погромов… В их глазах эмиграция была равносильна заявлению о банкротстве российского еврейства». По-видимому, состоятельные евреи думали в первую очередь о том, что эмиграционные настроения поставят под угрозу их богатство и влияние.

В Одессе в это время революционные группы, настроенные против царского режима и вытесненные в подполье царской охранкой, были далеки от страхов еврейских баронов, но опасались за собственные дома и семьи. Эти группы набирали популярность и силу благодаря дыханию свободы, которым веяло от возможности (мнимой или действительной) свергнуть нынешнюю власть. Хотя головную часть движения составляли представители студенческой интеллигенции, большей частью его были ремесленники, простые рабочие и мелкие торговцы.

Евреи-социалисты Киева и Одессы видели в ответе на погромы начало революции. Позже члены группы еврейских студентов Киевского университета напишут: «Мы были частью русского народа… были взращены на его напевах, выросли на его литературе». Они верили, что воплощение мечты о социализме даст народу свободу мысли и творчества, свободу печати и они станут хозяевами своей жизни, будут приняты в общество на равных правах с другими.

Еврейские массы по самой своей природе всегда и везде были предрасположены к чистому идеализму высокой степени. Идеи о еврейских колониях могли до слез тронуть простых евреев. Исповедующая всевозможные формы идеализма литературная интеллигенция начала играть двойную роль, ибо русскому сознанию свойственно было видеть в писателе кумира: такое мировоззрение утвердилось еще в XIX веке, и не в последнюю очередь благодаря особенному интеллектуальному голоду.

Литературная среда с растущим беспокойством наблюдала за цепной реакцией, вызванной весенними погромами, — эмиграцией, с одной стороны, и новой волной погромов — с другой. В Киеве в конце апреля 1881 года имели место многочисленные сообщения о массовом исходе евреев из города; к каждому поезду на Бердичев или Белую Церковь прицеплялся дополнительный десяток вагонов.

Евреи хотели спастись, переменив место жительства, но их попытки бегства имели противоположный эффект. Власти получали тайные доклады, что миграция евреев лишь распаляла местное население и способствовала новым погромам в данной местности.

Погромщикам не приходило в голову, что убийства, изнасилования, грабежи и поджоги целых деревень ведут к финансовому хаосу далеко за пределами еврейской общины, на которую они направлены. Непрекращающиеся бесчинства привели к тому, что торговля на юге России почти остановилась. Тридцатого мая 1881 года мануфактурный магнат Т. С. Морозов написал министру внутренних дел графу Н. П. Игнатьеву от имени торгово-промышленного сообщества Москвы, требуя, чтобы тот сделал все возможное для прекращения погромов, так как по всему югу были отменены главные торговые ярмарки. Нарастающий экономический хаос, спираль насилия, бегства, разрушения шла еще круче вверх, поскольку местное население винило в катастрофе самих евреев. Земства, осмелевшие оттого, что правительство не заняло активной позиции ни на словах, ни на деле, присоединились к прессе и вместе с ней стали заявлять, что необходимо положить конец еврейской конкуренции в различных областях торговли и образования, или, как они выражались, не давать евреям эксплуатировать местное население.