Евгения Фрезер - Дом над Двиной. Детство в России

В комнатах наверху были сплошные руины: разбитый фарфор и перевернутые стулья разбросаны по столовой, в танцевальном зале разбиты все до одного высокие зеркала. Дядя Митя в диком гневе хватал легкие позолоченные стулья и с огромной силой бросал оземь, разбивая вдребезги и стулья, и зеркала, и цветочные горшки под ними. Земля, цветы, осколки украшений и битое стекло устилали пол, кое-где впившись в паркет.

Бабушка молча, как-то машинально подбирала осколки. Марга, напуганная до смерти, истерически рыдала на руках у гувернантки. Оказалось, что кто-то — потом так и не выяснили кто — отпустил какое-то замечание, не понравившееся дяде Мите, и это породило бурю.

На следующее утро дядя Митя вернулся. На коленях он подполз к бабушке, целовал ей ноги и молил о прощении, клянясь Богом, что такое больше не повторится и что он все поправит. Бабушка простила его, такая уж она была. Но одного она не могла ни забыть, ни простить — его «подвиг» во время неудавшейся революции 1905 года.

Дядя Митя никогда не занимался революционной деятельностью, а тут совершенно импульсивно решил присоединиться к демонстрации, которая началась в Соломбале. Возвышаясь над толпой, он нес красный флаг и выкрикивал лозунги. Процессия была уже на мосту, когда на городском берегу появилась группа всадников и понеслась к мосту. Демонстранты немедленно рассеялись, кто-то побежал вперед, кто-то назад, надеясь до приближения всадников успеть спрятаться. Дядя Митя бросил флаг и прыгнул в воду. Держась за сваи моста, он переждал, пока стихнет грохот копыт над головой. Под мостом же он добрался до берега и затем — до изгороди бабушкиного сада.

Он спрятался в башне беседки и, оглядывая окрестности, провел там остаток дня, пока голод не заставил его появиться в доме. Бабушка, верная сторонница самодержавия, была в гневе, но голос крови оказался сильнее преданности царю. Она накормила брата и прятала несколько дней, пока не сочла безопасным его возвращение домой.

С этого времени дядю Митю за его спиной стали пренебрежительно звать «Митька шалый». Слово «шалый» я не встречала в словарях, оно просторечное и означает то же, что «шальной»: безрассудный, взбалмошный, сумасбродный, одним словом — хулиган. Назвать дядю Митю в глаза «Митька шалый» никто бы не осмелился, за этим последовала бы катастрофа. К сожалению, я этого не знала и считала, что это его обычное прозвище, какие были у всех членов семьи.

В начале декабря 1912 года, сразу после приезда, я праздновала свой седьмой день рождения. Из Санкт-Петербурга прибыла большая посылка. В ней была огромная кукла в голубом платье и соломенной шляпке. Однако меня больше обрадовали лыжи, которые подарил дедушка. На следующий же день я рискнула выйти на них во двор. Спотыкаясь и падая, я добралась до живой изгороди сада. Здесь, сначала робко, потом все более уверенно, я каталась взад-вперед, пока не устала и короткий зимний день не начал клониться к закату.

Кататься на ровном месте совсем просто, обнаружила я, и это побудило меня отправиться дальше. На следующий день я снова была на лыжах. Миновав ворота сада, почти утонувшие в снегу, я оказалась в зимней сказке. В саду царили тишина и покой. Деревья в глубоком зимнем сне, цветочные клумбы укрыты снегом, он лежит сверкающими кипами на склоненных ветвях зеленых и голубых елей, запорошил веточки серебристой березы. Ничто не шелохнется: ни прутик, ни ветка. Сад сиял в ослепительных лучах зимнего солнца, золотые зайчики плясали на лужайке и темных стволах черемух.

Впереди, как большое блюдце, лежал пруд. Я объехала вокруг него и двинулась к беседке. Ступеньки, ведущие к стеклянной двери под навесом, были очищены от снега. Сняв лыжи, я поднялась на крыльцо и заглянула сквозь стекло внутрь. Там хранились дедушкины ульи. Дедушка — опытный пасечник, пчеловодство было его главным увлечением. Я часто видела, как он склонялся над маленькой спиртовкой, готовя пчелам особый сироп, а потом надевал лыжи и шел к беседке, относил туда сироп. Дедушкины пчелы всегда благополучно переживали зиму, что было своего рода достижением. Других ульев в наших краях я никогда не видела.

Затем я направилась к холму, на вершине которого стояла другая беседка, царившая над садом. Это был таинственный «замок фей», разжигавший мое воображение и желание попасть внутрь. Но, приблизившись, я обнаружила, что ступеньки, ведущие на холм, полностью занесены снегом. Добраться до крыльца замка у меня не хватило силенок. Окружавшие замок деревья были похожи на строгих часовых. Может, они охраняют замок и возмущены появлением маленькой нарушительницы, а может, кто знает, внутри находится спящая принцесса, которая должна проснуться от первого поцелуя весны?

Когда я вернулась домой, у нас были гости, из Санкт-Петербурга приехала моя двоюродная сестра. Ее звали Марина, она была второй дочерью тети Ольги. Когда-то вследствие осложнения после болезни Марина лишилась слуха и провела семь лет в специальной школе-интернате в Санкт-Петербурге. До окончания ей оставалось еще два года. Но совсем недавно одна умная и предприимчивая дама открыла в Архангельске маленькую частную школу для глухих детей, и бабушка предложила тете, чтобы Марина приехала к нам и поступила в эту школу приходящей ученицей и таким образом обрела бы тепло и защиту семейного круга. И вот Марина приехала и, как и я, оказалась под бабушкиным крылышком.

Марина на семь лет старше меня, но, несмотря на разницу в возрасте и ее печальный недостаток, мы стали большими друзьями. От природы Марина была наделена очень острым умом и наблюдательностью. Она бегло писала и читала и поразительно понимала речь по губам. Благодаря ей я тоже научилась языку жестов, но Марина не позволяла пользоваться им в присутствии незнакомых или на улице, останавливая меня короткой фразой: «Руками не надо…».

Марине выделили отдельную комнату, и, получив прекрасное воспитание в Санкт-Петербурге, она содержала и ее, и себя в образцовом порядке, не позволяя слугам ни в чем помогать ей. В отличие от моей юной тетки Марги, которая проводила время заботясь о своих прекрасных руках, вышивая платочки и стирая пыль с многочисленных безделушек, Марина, как верный щенок, повсюду следовала за бабушкой, всегда готовая помочь, заштопать, сшить, а летом — поработать в саду. Видя ее, поглощенную каким-нибудь делом, бабушка часто восклицала: «Вот уж у Мариночки действительно золотые руки!».

С приближением Рождества в доме началось оживление. Каждый день бабушка отправлялась в город и возвращалась нагруженная свертками. К нам пришли полотеры, которые в своей непередаваемой манере прошлись по всем паркетным полам. Зеркала и мебель были протерты так, что сверкали. Опустили люстры и, почистив каждую сверкающую детальку, вернули в прежнее положение. На кухне тоже вовсю шла работа. На столе, в ожидании когда их ощиплют, горой лежали глухари, гуси и белые куропатки. Особое тесто, которое целый месяц напитывалось ароматами пряностей, уже было готово. Его раскатали, нарезали звездочками, полумесяцами и сердечками и пекли в духовке. Этим печеньем, конфетами и другими деликатесами наполняли корзинки в Финляндию. Подарки посылались как самой тете Ольге, так и каждой из ее многочисленных дочерей и всем членам семьи, включая нянек и мамушек.