Евгения Фрезер - Дом над Двиной. Детство в России

Третьего августа в деревне появился незнакомец, который приколол на столб объявление: два дня назад Германия объявила России войну. Об этом уже давно ходили слухи, но теперь все подтвердилось. Бабушка решила немедленно вернуться в город, и, уложив свои вещи, утром следующего дня мы отправились.

На этот раз мы пошли дорогой, которая вела к железнодорожной насыпи, и затем до станции Исакогорка брели по путям. Я запомнила эти бесконечные шпалы. Приходилось делать огромные шаги, чтобы попадать на них, стоять на обочине, пока мимо проносился поезд, а потом снова тащиться по шпалам.

Только к вечеру мы дошли до станции. Там уже отправлялись на фронт войска. Переполненный состав был готов тронуться. Из вагонов выглядывали веселые лица, солдаты пели старые военные песни. На перроне волнующаяся толпа матерей, жен, детей, любимых, которые пришли проводить мужчин на далекую войну.

Раздался свисток. Огромные колеса начали свое вращение, постепенно увеличивая скорость. Женщины бежали по платформе, надеясь поймать последний взгляд, еще раз увидеть родное лицо. И даже когда дымок паровоза исчез вдалеке, они все стояли, вытирая слезы.

Огромное облегчение мы испытали, когда снова оказались в Танином доме. Я помню, как бабушка сказала Тане, что в тот день мы прошли семь верст.

На следующее утро мы проснулись поздно и после завтрака отправились на пароме в город. На пристани нас встречали отец и Михайло. Отец сиял, но все еще был бледен и тяжело опирался на палку.

— Британия, — сказал он, — на нашей стороне. Вчера она объявила войну Германии.

Так как моя мама была шотландкой, нас всех, естественно, очень интересовало, чью сторону примет Британия, и отцовская новость была большим облегчением.

Когда экипаж подкатил к дому, я выскочила из него и бросилась к черной лестнице, ведущей в прихожую. Первой, кого я встретила, была Сашенька.

— Сашенька, — закричала я победно, — Британия на нашей стороне!

— Никого нет на нашей стороне, каждый сам за себя, — ответила она с горечью.

В России поднялась волна горячего патриотизма. В те дни августа 1914 года царя любили больше, чем когда бы то ни было. Солдаты рвались воевать, а если нужно, и умереть за него и любимую Родину.

В тот же день мы с Капочкой пошли по магазинам покупать для солдат различные вещи. Я помню, как мы волновались, упаковывая носки, мыло и самое важное — маленькие пакетики махорки (дешевого табака), которую высоко ценили солдаты. В одну посылку я положила записку: «От гимназистки Жени. Возвращайтесь здоровым домой».

По всему городу женщины делали бинты и вязали носки. Марина, уже окончившая школу, полностью посвятила себя этой работе и уходила из дома рано. Марга, собиравшаяся поступать в университет Санкт-Петербурга, удивила всех, заявив, что она решила учиться на сестру милосердия в надежде, что потом ее пошлют на фронт. Бабушка работала в комитете, который собирал деньги, организуя распродажи картин художников, концерты, балы и другие благотворительные мероприятия.

Тем временем снова начались занятия в гимназии. К нашей утренней молитве добавился национальный гимн «Боже, царя храни!». На стенах появились большие портреты царя и царицы. Глаза царя смотрели сверху вниз милостиво, на устах легкая улыбка, лицо красавицы-царицы было отстраненно-отсутствующим.

Поздней осенью, когда уже появились красногрудые снегири, кормившиеся ягодами рябины, и в саду чувствовалась печаль увядания, наш Михайло получил повестку в армию, а Глаша, горюя о своем скоротечном счастье, вернулась в дом. В сторожке стал жить новый кучер Николай, высокий черноволосый человек с мрачным выражением лица.

Спустя несколько недель в доме появилась Ириша. Ее мужа тоже призвали в армию, а ей с маленьким ребенком велели освободить жилье. В отчаянии, не зная к кому обратиться, она пришла к бабушке, и бабушка взяла ее под свое крыло. Ириша с малышом теперь будут жить в сторожке, а Николай переселится на половину к Василию. Юный Яшка, служивший казачком на посылках, ушел искать лучшей доли.

Вскоре я побывала на концерте, организованном для сбора средств на военные нужды. Он проходил в Летнем театре. Все места были заняты, стояли даже в проходах. Концертных номеров было очень много и разнообразные: танцы, пение, декламация. Но самым памятным стал финал — живая картина, в которой пять девушек представляли пять стран-союзниц. Моя юная тетя Марга была Россией.

Когда поднялся занавес, в зрительном зале раздались аплодисменты. На фоне флагов на пьедестале стояла в старинном костюме русской княгини наша Марга — высокая, стройная, платье из золотой парчи усыпано драгоценными камнями, сверкающими всеми цветами радуги. С высокого кокошника, украшенного жемчугом и камнями и обрамлявшего самое русское личико, спадала мягкими складками до самого пола вуаль, тонкая как паутина. Рядом с Маргой стояли девочки, изображавшие Францию, Британию, Бельгию и Италию, в национальных костюмах этих стран. Они стояли неподвижно под разноцветными лучами прожекторов, а оркестр играл гимны этих стран. Зрители поднялись и запели с необычайным подъемом, и еще долго после того, как упал занавес и прекратил играть оркестр, продолжались овации. Никогда прежде я не была свидетелем такой экзальтации.

А вскоре, после катастрофы под Танненбергом, где сложили головы около четверти миллиона солдат, в Архангельск стали поступать раненые. Дедушка работал до ночи, оперируя и пытаясь спасти искалеченных солдат. Однажды Марга взяла меня в госпиталь, где в большой, залитой солнцем комнате стояло два ряда коек. Многие солдаты были в бинтах. На их лицах я заметила какую-то терпеливую покорность. Война оказалась не такой славной, какой представлялась раньше.

В тот год отец пригласил для меня учительницу музыки, пожилую даму, некую мадам Сусанову. Она провела молодость во Франции, где училась в консерватории. Отец попросил ее вести обучение на французском языке. С излишним оптимизмом он воображал, что таким образом улучшится мое знание французского.

Мадам Сусанова оказалась грозной дамой с отвратительной привычкой бить меня по пальцам карандашом всякий раз, когда я ударяла не по той клавише. Мне понравилось играть легкие маленькие пьески, но я терпеть не могла упражняться в гаммах. Мадам Сусанова приходила к нам три раза в неделю, и когда ее урок заканчивался, молоденькая учительница Нина Андреевна занималась со мной приготовлением домашнего задания. У отца, имевшего «пунктик» в отношении моего образования, были опасения (вовсе не беспочвенные), что, если за мной не приглядеть, я буду пренебрегать домашними заданиями. Их выполнение затягивалось до шести часов, и с семьей я общалась лишь за обеденным столом.