Юрий Лужков - Москва и жизнь

— Да это ладно, проходим и так, — продолжает тракторист. — Бог с ними, с опорками. А вот жратвы бы надо ну хоть какой. А то жрем эти… субпродукты тухлые. Суп из кишок варят, воняет хуже дерьма. И хлеб, глянь-ко: собираем вон колос какой, а хаваем не пойми чего. Скрипит на зубах.

Мухитдинов в некотором раздражении его оборвал. Сказал, что товарищ не понимает значимости текущего момента, который определяет не тряпье, а цель — убрать урожай любой ценой.

Тракторист не отступается:

— Чо-о ты нас тут воспитываешь? Да уберем мы твой урожай, мать его. А ты реши нашу лапшу, и лады. Чо-о возникать-то!

Завязалась перепалка. Некоторые из присутствующих не могли сдержаться. Кое-кто из студентов тоже принял участие в обсуждении. Нетрудно догадаться, кто именно.

Я подключился к разговору откровенно на стороне механизатора. Сказал, что мы все тут воспитаны на уважении к старшим. Но нельзя так обрывать человека, если он говорит дело.

Товарищ Мухитдинов, как в замедленной съемке, начал поворачивать ко мне свою красную, как из парилки, физиономию. Когда наконец увидел, что с ним разговаривает двадцатилетний сопляк, неожиданно рассвирепел. Я даже не понял, в чем дело. Вроде как ничего не сказал. Но, вероятно, слышать от мальчишки замечания в адрес «кандидата в члены Политбюро» — являлось нарушением не только субординации, а всех законов мироздания. Повернувшись, наконец, ко мне целиком, хозяин степи произнес голосом, не допускающим возражений:

— А вас, молодой человек, прошу покинуть собрание!

В воздухе повисла пауза. Вождь ждал.

Я тоже.

Строго говоря, «покидать» нечего. Собрание проходило на открытом воздухе. Несколько лавок, обеденный стол, а дальше — как в русской народной песне — «степь да степь кругом». Так что куда идти — мне, например, — я не знал. Так и сказал:

— А куда прикажете идти? Мне, например, неизвестно, где дверь.

Тут он покраснел до такой степени, какую я видел лишь в детстве, созерцая паровозную топку. Правда, та не брызжет слюной.

Фраза, которую он из себя выдавил, ошеломила.

— Вообще уйдите в сторону!

Надо сказать, что в такие моменты я каменею. Как статуя Командора.

— В какую? — спрашиваю, не двигаясь. Народ рассмеялся. Мухитдинов раскалился до кондиции доменной печи.

И тут совсем рядом послышалось чревовещание (ибо рта никто не раскрыл): «Юра! Уходи от беды!» Заклинание исходило из внутренностей нашего комсомольского секретаря Саши Владиславлева, будущего известного политолога, а тогда просто Саши, отличника, комсорга и ленинского стипендиата. На той площадке он единственный мог остудить мой пыл.

А дальше произошло неожиданное. Двинувшись, как приказано, «в сторону», то есть прямо на товарища Мухитдинова, я, проходя мимо, на секунду задержался и под пристальными взглядами присутствующих запанибратски похлопал «кандидата в члены» по плечу, отчеканив громко, чтобы слышали все:

— Ну, ты, дорогой, далеко пойдешь. Если не остановят.

И ушел. Встреча высокого руководителя с народом сорвалась. Вождь сел в свой «членовоз». И отчалил. Правда, уехал он не один, а прихватил с собой нашего бедного комсорга. И всю дорогу выговаривал ему то, что не успел сказать мне при личной встрече. Разговор, впрочем, сводился к одной незамысловатой идее: следует немедленно исключить «этого Лужкова» из комсомола! Сейчас же. Сегодня же. Но так как Саша эту мысль не развивал, то, повторив ее в сто первый раз, разобиженный партийный вождь выбросил нашего комсорга на дорогу где-то перед совхозом «Комсомольский», так что тому пришлось возвращаться на своих двоих, а это километров восемь как минимум.

Увидели мы своего комсорга глубокой ночью. Как человек дисциплинированный, он тут же созвал собрание. Всех усталых, заспанных поднял на ноги, усадил вокруг стола, предложил высказываться под протокол. И тут, дорогие читатели, я снова хочу попросить вас вообразить всю сцену: луна, теплая августовская ночь, мелочь всякая шуршит в траве — и в этой дивной декорации, больше подходящей для кино о любви, сидят юные, цветущие парни и девушки, слушая какое-то дурацкое предложение об исключении своего товарища из комсомола. А это по тем временам сами знаете что.

Кончилось тем, что каждый высказал примерно следующее: поведение Лужкова было неуважительным, но небезосновательным. Ждали, что скажет председатель. И здесь наш комсомольский вожак показал высший класс бюрократической эквилибристики, озвучив, наконец, то, что не стал говорить оскорбленному «кандидату в члены»:

— К сожалению, товарищи, согласно уставу временная комсомольская организация не обладает полномочиями исключать своего члена из рядов ВЛКСМ.

Я отделался общественным порицанием. По приезде в Москву имел, правда, некоторые осложнения. Но, думаю, гораздо большие сложности наступили у Саши. Товарищ Мухитдинов теребил институт звонками «сверху». И требовал моего исключения. Но институт держался. Я был отличником, примерным студентом, награжденным, кстати сказать, за ту самую работу в поле почетным знаком ЦК ВЛКСМ! Как же трудно оказалось выдержать давление злопамятного кандидата в члены Политбюро, но персональное дело затянули, замотали, спустили на тормозах.

Помог в этом мой друг, комсорг Саша Владиславлев, человек выдающихся способностей и энциклопедических знаний. Школу окончил с золотой медалью, поступил при невероятно большом конкурсе сразу после десятого класса на режиссерский факультет ВГИКа. Но бросил кино и перешел в Нефтяной институт. Учился на «отлично», получал Ленинскую стипендию. За целину его, студента, наградили орденом Трудового Красного Знамени.

На последнем курсе Сашу послали на стажировку в Институт нефти, газа и геологии в Бухарест. После выпуска оставили в институте, где он преподавал и служил проректором. Его избирали руководителем всесоюзных научных обществ, назначали первым заместителем министра внешнеэкономических связей СССР, избирали депутатом Государственной думы. Много лет он занимался развитием предпринимательства, ипотечным кредитованием в России. С ним мы создавали блок «Отечество — вся Россия».

Учеба в институте закончилась как-то неожиданно. И не таким распределением, о котором мечтал. А хотел я пойти «пускачом», то есть запускать новые комплексы нефтяных промыслов, производств. Во сне видел себя в этой роли, и все вроде бы должно состояться, как у отличника.

Защитился я легко, хотя много задавали всяких, в том числе и непростых, вопросов. Ответил на все. Шел на распределение по успеваемости одним из первых на курсе и мог надеяться, что мечта осуществится. Ведь при распределении первый выбирал из списка предложений что хотел, второй все, кроме того, что выбрал первый, и так далее. Никто из троих не позарился на мое место. Но едва я вошел, мне с воодушевлением сказали, как поощрение отличнику: «А вас мы направляем в Научно-исследовательский институт пластмасс в Москве, поскольку пленум ЦК партии проголосовал за химизацию страны». И прочее, и прочее про «большую химию». Задал ей ускорение Хрущев, устроил в Кремле выставку всего, что Запад делал, а мы нет.