Александр Ганулич - Взлет и падение «Советского писателя»

Поначалу Боровик засомневался: от Москвы далековато, а ему каждый день ездить в редакцию. Но машина у него уже была, да и Кармен привел аргументы, против которых устоять было невозможно.

— Мы с тобой будем ходить по аллейке, снежок будет под ногами поскрипывать, будем думать о сценарии. Потом зайдем ко мне, нальем по рюмочке, выпьем. Снова выйдем на аллейку, опять снежок поскрипит. Зайдем к тебе, снова выпьем по рюмочке и на аллейку!

Перед такой идиллической картиной Боровик устоять не смог и согласился. Он переехал в Пахру со всей семьей в самом начале 1961 года. Самое интересное, что так все и случилось, как обещал Кармен. Снежок падал, поскрипывал под ногами. Содержимое для рюмочки находилось и у Римы, и у Генриха.

Однако владелец дачи вскоре заявил Генриху:

— Либо выметайтесь из моей дачи, либо покупайте.

У него изменились обстоятельства, и сдавать дачу ему стало невыгодно.

Генрих пошел к Кармену и сообщил ему о новых условиях проживания в Пахре.

Тот среагировал быстро и категорично:

— Покупай немедленно. Даже не раздумывай!

Волков хотел получить за домик тринадцать тысяч рублей. Такой суммы у Боровика, конечно, не было. Кармена это не смутило:

— Сколько денег у тебя есть?

— Ну, тысяч пять-шесть.

— А у тебя есть 7–8 друзей, которые могли бы одолжить тебе каждый по тысяче?

— Сомневаюсь…

— А по пятьсот?

— По пятьсот, может быть, найду.

— Занимай у них. Я тебе тоже подкину.

Так Боровик стал полноценным членом ДСК «Советский писатель». Его очень вдохновляло, что он теперь живет по соседству с Симоновым, Карменом, Розовым и с другими писателями, которых он любил.

Симонов сам однажды подошел к нему на аллее, вспомнил Генриха после встреч в редакции. Он прочитал в «Огоньке» очерки Боровика о Хемингуэе, о Кубе, они ему понравилось, о чем он не преминул сказать молодому журналисту. Боровик был, пожалуй, самым молодым в поселке, его старались поддержать, относились к нему очень доброжелательно. Розов тепло отозвался о первой пьесе Генриха «Мятеж неизвестных», написанной по впечатлениям поездок в Бирму и Индонезию. Пьеса была поставлена на сцене Драматического театра на Малой Бронной Андреем Гончаровым.

Симонов часто заходил к Боровику и всегда задавал один и тот же вопрос:

— Ну что, старик Боровик, сколько страничек накропал ты сегодня? Только серьезно!

В силу специфики работы Генрих Аверьянович не мог находиться на даче целыми днями. Он не был свободной птицей: работал в журнале, а это требовало каждодневного присутствия. Но на выходные дни он неизменно выезжал на дачу.

Если у него образовывался какой-нибудь перерыв в журналистской работе, он, конечно же, ехал в Пахру. Здесь вставал в семь утра, завтракал и писал до часа или до двух дня. Примером для Генриха был «папа» Хемингуэй, который тоже работал с семи до двух, правда не за письменным столом, а стоя за конторкой. У него побаливал позвоночник.

Вскоре Боровик повторил подвиг Романа Кармена: теперь уже сам привел в Красную Пахру своего друга. Звали друга Юлиан Семенов. Они были давними друзьями. Генрих помог Семенову с первой публикацией, которая состоялась на страницах все того же журнала «Огонек» в начале пятидесятых. Да и в Москве они были соседями. Как только Боровик узнал, что его соседи по Пахре, кинорежиссеры Березко и Дзиган, продают дачу, он известил об этом Юлиана Семенова и настоял на быстрой покупке пая, как когда-то проделал Кармен с ним самим.

К своему домику Боровик пристроил гараж, а над ним комнату, которая теперь служила ему кабинетом. Когда соседом Боровика стал Юлиан Семенов, который умел работать чуть ли не круглые сутки, с Генрихом произошла забавная история. Как-то солнечным летним утром он проснулся раньше обычного, взглянул на часы — они показывали шесть — и поразился, услышав за открытым окном неторопливый, но твердый стук пишущей машинки.

«Надо же, работает в такую рань, а я все еще валяюсь в попели», — подумал Боровик.

Вскоре он уже сидел за письменным столом перед своей пишущей машинкой. Но после первых ударов по клавишам к своему удивлению он услышал, что звук от пишущей машинки Семенова прервался. И возобновился только минут через всеять. Но стал несколько другим. Заинтригованный этим обстоятельством, Генрих выглянул в окно и обнаружил, что стук производит дятел, который пристроился на толстой соседней елке и с энтузиазмом завтракал жучками, прячущимися под корой…

На даче Боровик написал довольно много, старался максимально использовать любую возможность для писательского груда. Как журналист он уже был хорошо известен. Сам Боровик понял, что стал популярным, после своих очерков о Бирме и Индонезии, еще в середине пятидесятых. В кроссворде «Вечерки» было загадано слово из семи букв «По горизонтали: молодой талантливый журналист, автор очерков об Индонезии и журнале «Огонек»». С этой «горизонталью» его поздравляла вся редакция.

Но ему хотелось соединить журналистику с настоящей литературой.

Творческая атмосфера поселка действовала на Генриха Аверьяновича. Перед ним были яркие примеры редкостной работоспособности соседей, их остроумия, доброжелательности. И это при том, что Боровик был уже сложившимся человеком. Особенно сильно, как потом понял Генрих Аверьянович, магия атмосферы Красной Пахры подействовала на Артема. Даже простые бытовые вещи на него влияли. Тот был еще совсем маленьким, но уже отличился некоторыми оригинальными суждениями и необыкновенными вопросами. Напротив Боровика жил писатель Сергей Петрович Антонов. Однажды пятилетний Артем пришел домой с огрызком яблока в руке и огорошил родителей вопросом:

— Почему все говорят, что антоновские яблоки самые лучшие? У Солодаря тоже хорошие!..

В 1966 году недавно созданное Агентство Печати Новости (главой которого был назначен Борис Сергеевич Бурков, бывший зам. Главного редактора «Огонька») предложило Генриху Боровику поработать несколько лет в США собственным корреспондентом. Боровик долго раздумывал, но наконец согласился.

Командирован он был от АПН, а договоренность печатать очерки была у него с «Литературной газетой». Это были годы войны США во Вьетнаме, и очерки Боровика отличались резким осуждением американской агрессии, впрочем, такие настроения царили и в самой Америке, особенно в кругах молодежи и интеллигенции: постоянные митинги, манифестации, осуждающие войну, призывы вывести войска из Вьетнама.

Еще в аэропорту Джона Кеннеди пятилетний Артем впервые увидел и услышал множество людей, говорящих на незнакомом ему языке:

— На каком языке они говорят? — поинтересовался Тема у родителей.

— На английском.