Елена Мурина - Ван Гог

Ван Гогу в истории искусства принадлежит особое место, хотя не только среди классиков, но и среди современников были художники и равновеликие ему и более совершенные. Пожалуй, исключительность Ван Гога состоит именно в том, что его историческое значение превышает реальный вес оставленного им живописного наследия, а его слава и воздействие распространяются и помимо искусства.

Речь идет об огромной переписке Ван Гога с братом Тео и немногими друзьями, первая частичная публикация которой Эмилем Бернаром в начале 1890-х годов и положила начало легендарной славе Ван Гога. Эти поразительные письма, вывернувшие наизнанку мученическую подоплеку его творчества, окружили имя Ван Гога ореолом единственного в своем роде художника, вложившего в свое творческое самораскрытие огромное духовное содержание. «Эти письма (только четверть их относится ко времени болезни) в целом есть свидетельство мировоззрения, существования, образа мысли высокого этоса, они дают впечатление неизменной правдивости, глубоко иррациональной веры, бесконечной любви, непоколебимой великодушной человечности. Эти письма могут быть причислены к захватывающим явлениям недавнего прошлого. Этот этос стоит вне зависимости от какого бы то ни было психоза. Больше того, он сохраняется в психозе» 1, — свидетельствует известный философ и психиатр Карл Ясперс.

Не зря письмами Ван Гога зачитывались и на них равнялись многие поколения художников, каждый из которых был готов воскликнуть вслед за молодым Вламинком: «Я люблю Ван Гога больше, чем своего отца!» Благодаря им он вошел в исторический опыт человечества не только как живописец, но и как человек, как выдающаяся личность, принадлежащая истории культуры и шире истории нового времени, в которой его «житие» образует одну из героико-драматических страниц.

Почти полвека вангогиана, насчитывающая сотни книг и статей, находилась под влиянием этой концепции, впервые провозглашенной Ю. Мейером-Грефе в его монографии «Vincent», где Ван Гог был возвеличен как трагическая жертва и в то же время бессмертный герой социальной драмы нового искусства. «Несмотря на то, что прошло всего тридцать лет после смерти Ван Гога, он предстает перед нами, как легендарный Георгий, победивший дракона, или как другие сказочные персонажи» 2 — такова предпосылка не только книги о Винсенте, написанной этим крупнейшим искусствоведом начала XX века, но и «мифа о Винсенте», рожденного потребностью последователей Ван Гога в «канонизации» своего вдохновителя.

Несомненно, что моральный авторитет Ван Гога-человека способствовал распространению влияния не только его собственных художественных открытий, но и победе новой живописи в целом. Именно это имеет в виду Ж. Леймари, когда утверждает: «Его трагическая жизнь сегодня популярна как какая-то священная легенда, которая нам больше нужна, чем сияние его подсолнухов… она сияет над всей планетой, как факел современного искусства» 3.

Эта особенность Ван Гога способствовала созданию традиции, согласно которой в связи с изучением его творчества на первый план выдвигалась не историко-художественная, а человеческая тема — социальная трагедия новатора, обреченного на непонимание и гибель. Правда, по мере превращения Ван Гога в общепризнанного классика нового искусства социально-трагический аспект его судьбы художника-новатора утратил ту остроту, какую он имел в 20-30-е годы. Зато возникла потребность объяснить его искусство и трагедию, исходя не только из социальных противоречий эпохи, но и из особенностей психологической структуры подобной личности. Не говоря уж о том, что появилось огромное количество исследований специального характера, многие авторы пытаются противопоставить экспрессионистскому Ван Гогу — «символу трагического человека» — более конкретный и беспристрастный анализ фактов. Интересно, что в этой связи делаются попытки опровергнуть «легенду» о нищете, якобы убившей Ван Гога. Так, один из авторов ссылается на воспоминания английского художника А. С. Хартрика, знавшего Ван Гога: «Когда он жил в Париже, мне он представлялся не таким ужасающе бедным, как должны были думать после историй, которые о нем писали. Он был совсем хорошо и как полагается одет, лучше, чем многие другие в ателье. Я был в квартире на улице Лепик 54, которую он делил со своим братом. Там было совсем уютно, битком набито всех сортов мебелью и художественными произведениями» 4. И в самом деле, преданный Тео посылал брату ежемесячно от ста до ста пятидесяти франков, что по тогдашним временам было немалыми деньгами. Например, как сообщает Ревалд, Малларме, преподававший английский язык в колледже, получал сто франков. Почтальон Рулен, отец троих детей, с которым художник познакомился в Арле, получал сто тридцать пять франков. Правда, Ван Гог всегда голодал. Живописание, да еще в таких темпах и масштабах, было дорогим удовольствием. Но имелась еще одна немаловажная для него статья расходов: Ван Гог всегда стремился оформить свой образ жизни в некое подобие служения увлекшей его идее, дающей содержание его картинам. В Гааге он стремился создать семью, чтобы быть настоящим «человеком среди людей». В Арле он покупает и украшает «Желтый дом», чтобы заложить в качестве «служителя Будды» основы «мастерской Юга». Вот почему проблема соотношения человеческого и творческого всегда оказывается ключевым моментом в истолковании Ван Гога-художника. Его письма в связи с этим продолжают сохранять значение фундамента, на котором основывается вся вангогиана.

Действительно, столь беспримерное рефлексирование по поводу своей жизни, себя и своего дела, выражением которого явились эти тысячестраничные письма, представляет собой психологический феномен, бросающий яркий свет на особую природу личности и искусства Ван Гога. Они показывают, что, будучи человеком обостренно-духовного склада, культивируемого им самим сначала в формах экзальтированной религиозности, а затем в полной самоотдаче искусству, Ван Гог строил свое существование, руководствуясь лишь сознанием внеположности своей человеческой сущности окружающему миру. С юности он был одержим только одним: доказать своими поступками истинность своих убеждений, нравственную теорию претворить в жизненной практике, придать своему существованию такую цельность, какая возможна лишь при том условии, что мысли не расходятся с делами, идеалы — с методами их достижения, чувства — с поступками. Тем самым он сознательно шел на разрыв с обществом, противостоящим ему во всем своем зле, враждебности, непонимании и насилии. Ван Гог в этом отношении не был таким уж исключением — он был фанатически последовательным примером этого духовного отталкивания от буржуазного общества, которое со времен романтизма с его эстетическим неприятием «прозаической» цивилизации приняло масштабы историко-культурной закономерности.