Елизавета Дьяконова - Дневник русской женщины

И только тут ясно поняла, какое счастье, что нашему народу так чуждо это холодное, вполне сознательное жестокое отношение к преступникам, на какое я неожиданно наткнулась в этом интеллигентном обществе.

— Бороться с жестокостью народа мало цивилизованного ещё можно, надеясь на то, что просвещение смягчит нравы. Бороться с жестокостью цивилизованного гораздо труднее: он умеет создавать себе разные опоры в виде общественного мнения, науки и проч.

Никто не смеялся над моей ломаной, из трех языков, речью… и все её поняли, — моё лицо, глаза и жесты говорили яснее всяких слов… Все молчали… молчала и мисс Кэт… она совсем не принимала участия в разговоре. Молодой человек встал и подошёл ко мне…

— Да, вы правы, мы действительно следуем Ветхому Завету, тогда как в Новом сказано: “возлюби ближнего твоего”… Вы говорили так хорошо… благодарю вас.

Я была тронута, что хоть одного удалось убедить, и чуть не со слезами на глазах пожала руку этому молодому человеку, фамилия которого так и осталась мне неизвестной.

Подошла мисс Кэт и показала мне пчельник, который помещается в комнате; красивый, искусно сделанный ящик, где под стеклом видны были соты и ползали пчёлы. Она с любовью смотрела на них, рассказывая, как нынче вечером повезёт свой пчельник в один из народных университетов для демонстрации и будет читать там реферат.

А я, смотря на её уже немолодое лицо, думала: “какая масса женщин в Англии осуждена на безбрачие”, и какой-то холод пробивался в душу при мысли о молодости без любви, об одинокой жизни… И глубокое сострадание охватывало душу…

Заменять страшную пустоту личной жизни — пчёлами… какой ужас!

Скорей в Париж! Как могла я так долго пробыть здесь, вдали от него, как могла?! Я теперь удивляюсь сама себе. Кажется, если бы пришлось пробыть здесь ещё неделю — я умру…

Стрелка близилась к семи. Гости ушли. Семья мисс Кэт радушно пригласила меня отобедать у них; скоро десять часов вечера — я еду прямым путем на Дувр-Калэ. <���…>

Париж, 30 сентября.

Наконец—то!

Облетели листья… Париж уж не блестит яркой свежей красотою, как в мае, — но после Лондона он кажется ещё прекраснее, а расстояния и совсем невелики.

Всё моё существо сияет от радости при мысли о том, что я опять там же, где он живёт…

1 октября, вторник.

Ищу комнату в прекрасном доме на той же rue de Arbalete, которая носит громкое название Villa Medicis {Вилла Медичи.}. Действительно, улица достойна этих господ: четыре прекрасные большие дома, выстроенные по всем правилам современных удобств и гигиены. <���…>

3 октября, четверг.

На этот раз, кажется, нашла: правда, не в семье и не одной жилицей, но зато и нет студентов, — комнаты в этой маленькой квартире сдаются исключительно женщинам. Две румынки — одна с медицинского факультета, другая с lettres — живут в одной комнате, две другие ещё не заняты. Я взяла одну из них, подешевле, — очень светлая, чистая, уютная. Другую по дороге рекомендовала какой-то русской, тоже, кажется, студентка. <���…> Возьму пианино напрокат — здесь это стоит всего 10 fr. в месяц. <���…>

5 октября, суббота.

Вчера первый свободный вечер — пошла гулять… и конечно туда, на rue Brezin.

Она была по-прежнему тиха и пустынна, только сквер изменился — печально смотрели пожелтевшие листья… Было холодно… и всё кругом так печально, так способствовало моему настроению…

Не знает он, что я вернулась. <���…>

Он спит теперь, утомлённый дневной работой, и не узнает, и не догадается… никогда…

6 октября.

А ведь я совершенно не знаю, кто он; как бы узнать хоть что-нибудь о нём?..

Когда я уезжала и приходила прощаться с Анжелой {См. запись от 11 июня 1901 г.}, та сказала, что знает его. Тогда я не смела спросить ничего, это было бы слишком явно заметно… А теперь… Если я не могу его видеть, — то услышать хоть слово о нём! <���…>

И я пошла в госпиталь Брока.

Анжела очень обрадовалась моему приходу.

— Давно ли вернулись? Как это мило с вашей стороны — сейчас же вспомнить обо мне… очень, очень рада, что вы пришли.

Я вся вспыхнула: ведь я пришла не просто, чтобы повидаться…

Но шёл дождь, и в маленьком кабинете электротерапии, где живёт Анжела, было темновато, так что она ничего не заметила.

Мы заговорили о госпитале, перебрали всех больных, которые ходили на электризацию одновременно со мной; вспомнили и о докторе Дроке, и его необыкновенном взгляде…

— Он скоро вернётся из отпуска.

— Судя по его взгляду, — это должно быть необыкновенный человек, — направляла я на него разговор: помню, что — “господин Ленселе — близкий друг доктора Дрока”.

— О, это действительно чудный человек, и притом знаменитость… Вы знаете ли, сколько стоит визит у него на дому?

— Сколько?

— Два луи! — двадцать франков! — торжествующим тоном сказала Анжела, точно это она сама получала такую плату.

— О, — сказала я с уважением.

— Да, да… это такая знаменитость по накожным болезням.

— А эти, которые ходят с ним по палатам, — это тоже… доктора? нарочно ошиблась я, зная, что Анжела сейчас объяснит, как иностранке.

— Нет, это экстерны и интерны. Каждый шеф имеет своего интерна. Доктор Досси — акушер — своего, доктор Дрок — своего… теперь у него Собатье, в прошлом году был Кур-де-Глеквинье… я их всех отлично знаю.

— И Ленселе тоже был? — наконец решилась я спросить, думая, что вопрос как будто вскользь будет незаметен.

— Как же! Он был здесь интерном у доктора Дрока. Это его близкий друг. Они вместе работают. Ах, мсье Ленселе, он так много работает… Прекрасный врач, а его пинают все кому не лень…

Так вот кто он… <���…>

9 октября, среда.

Познакомилась с румынками. Одна сестра, медичка, — такая красавица, что я тотчас же прозвала её “la belle Romaine”, “прекрасная римлянка”, другая — с филологического факультета — не так хороша, но с лицом очень симпатичным и интеллигентным, обе чрезвычайно симпатичные девушки {Ср. с записью от 12 декабря 1900 г. о встрече с симпатичными сестрами—румынками Бильбеско, чьи характеристики — одна с филологического, другая с последнего курса медицинского факультета, — странным образом, совпадают с теми, которые присутствуют в данной записи о только что состоявшемся знакомстве.}.

Сестры посвятили меня в свои намерения и планы жизни. Медичка готовится к экзамену на экстернат — и объяснила, что это такое. Студенты медицинского факультета — Ecole de medicine — могут держать конкурсный экзамен при Assistance Publique — на экстернат и интернат. Экстерны состоят как бы помощниками врачей — делают перевязки, присутствуют при обходах; интерны — уже самостоятельно заведуют палатой, нечто вроде наших ординаторов. Экстернат и интернат — по четыре года каждый, причём экзамен на интернат можно сдать и ранее этого срока. Стать интерном — идеал всякого студента-медика, так как, будучи студентом, интерн уже имеет за собой большую практику, и когда кончает курс — выходит опытным и знающим врачом. Некоторые из них читают и частные лекции, подготовляя к конкурсным экзаменам на экстернат. Они много работают, но зато и веселятся же! Для них в каждой больнице отведено особое помещение “salle de garde” {Дежурка (франц.).} — так что они там выделывают! Вот уж кто веселится!