Иван Афанасьев - Дом солдатской славы

К вечеру подземный ход, наконец, был готов, Мы заложили наружные двери подвального бензохранилища, проделали амбразуру и поставили ручной пулемет. Теперь Республиканская улица была под обстрелом.

Между углом дома и новой огневой точкой мы вывели на поверхность земли отверстие. Днем оно прикрывалось листом железа, а ночью в нем дежурило боевое охранение.

Впервые за двое суток бойцы получили возможность немного вздремнуть.

Дымбу и Бахметьева назначили на дежурство в первую смену сразу после ужина. Одного у дверей первого подъезда, а другого — у цокольного окна третьего отсека. Эти посты были менее ответственными, чем остальные.

В двенадцатом часу ночи я оставил за себя Павлова, а сам с Сабгайдой отправился к командиру роты Наумову. Выслушав мой доклад и просьбу, он спросил:

— Что же вы не могли пробрать Дымбу и Бахметьва так, чтобы они прочувствовали?

— Ничего не помогает, товарищ старший лейтенант, мы уже их наказывали и по-хорошему убеждали, а для них все нипочем. Они говорят — хуже того, что есть, не будет.

— Нет! На фронте для них может быть и хуже, — с гневом пояснил ротный и тут же спросил: — Сколько вас останется в гарнизоне без них?

— Со мной одиннадцать человек.

— Маловато. Но что ж, у нас тоже не густо, — Наумов немного подумал, потом сказал:

— Ладно, посылайте сюда, а вам пока в замену ничего не дам, держитесь своими силами.

— А как насчет минометов и связи, вы же обещали?

— Помню и знаю, но пока не могу. Получим пополнение, обязательно пару минометов пришлю, а насчет связи говорил с командиром батальона, он пообещал на днях выкроить для вашего гарнизона телефонный аппарат.

Возвращаясь к себе в дом, мы прихватили с пол-ящика автоматных патронов и с десяток гранат. Не отказались и от газет, предложенных командиром роты, хотя они и были за прошлые дни.

В гарнизоне было все в порядке. Не откладывая до завтра, я тут же распорядился откомандировать к Наумову Дымбу и Бахметьева. Узнав об этом, гвардейцы облегченно вздохнули.

Проснувшись около двух часов ночи, я решил подменить Павлова, дежурившего по гарнизону. В подвал доносилась артиллерийская стрельба, гул летавших по ночам «кукурузников» (так фронтовики любовно прозвали прославленные самолеты По-2).

— Соседи горят, — сообщил, улыбаясь, Павлов.

— Какие соседи? — не понял я.

— Фрицы в военторге. «Кукурузники» как раз по ним угадали, спать фашистам не дают.

Я посмотрел в оставленное для наблюдения окошко. Здание военторга горело, в пламени потрескивали патроны. Из огня выскакивали и бежали к развалинам одиночные фигурки гитлеровцев. Судя по их немногочисленности, значительная часть фашистов погибла в пожаре. Вспомнились слова Бахметьева: «Если дом загорится, нам здесь не усидеть». Горит здание военторга, так же может заполыхать и наш дом. Что же предпринять на такой случай?

Близость нашего дома к расположению противника исключала возможность бомбежки с больших и малых высот. Только наши бесстрашные По-2 умели точно послать свои бомбовые удары в цель. Немецкие же летчики, опасаясь промахнуться и попасть в своих, нас не бомбили. Но ведь дом мог загореться и от попадания артиллерийских снарядов. Как тогда сохранить людей и удержать позицию?

После долгого размышления я принял решение вынести часть огневых средств через подземные ходы наружу. И это дело нельзя было откладывать.

В коридоре первого этажа у ручного пулемета стоял Глушенко.

— Виноват, товарищ лейтенант, не заметил, як ви пидошлы, — смутился он. — Да, по правде казать, я ридко оглядываюсь. Сзади пидходят тильки свои, а вот оттуда можно ожидать неприятеля.

— Лишь бы хорошо наблюдали за врагом да не уснули…

— Насчет этого вы не биспокийтесь. Я вам вот як кажу: як що спящим на посту меня застанете пристрелите на мис щоб бильше не проснувся Но уверен, що уснуть на посту — ни, таку подлость я николы не сделаю.

От Глушенко я отправился к боевому охранению, которое мы всегда выставляли на ночь в отверстие подземного хода, между домом и наружным подвалом.

На посту стоял Сабгайда. Это был человек среднего роста, лет двадцати семи. За его плечами уже было несколько месяцев фронтовой жизни. С болью на сердце он отходил вместе с другими из-под Харькова к Сталинграду. Ведь совсем рядом, на том берегу Волги, родное село, там жена и сын. Сабгайда спустился и стал будить своего товарища.

— Вставай, Комалджан, — осторожно теребил он Тургунова.

— Опять ползут? — быстро поднимаясь, словно он и не спал, спросил солдат.

— Пока тихо, но могут полезть. Устал я, сон одолевает, вот и разбудил. Подежурь немного, а я прилягу, — пояснил Сабгайда.

— Хорошо! Давай, твоя ложись, а моя будешь на посту стоять, — на ломаном русском языке проговорил Тургунов.

Внешне он выглядел моложе своих двадцати семи лет. Дома у него, как и у многих других, осталась семья. По характеру Комалджан выделялся среди других бойцов гарнизона молчаливостью, в бою не терялся. От товарищей ничего не скрывал, выкладывал все, что было на душе.

Услышав мой шорох, Сабгайда окликнул:

— Кто идет?

— Что-нибудь заметили? — спросил я у него.

— Пока вроде спокойно, товарищ лейтенант. Вот только из-за «молочного дома» с полчаса назад шум мотора слышался. Вроде грузовик подходил. А правее трансформаторной будки сильный галдеж немцев слышен был.

— Хорошо. Отдыхай, а ты, Тургунов, наблюдай повнимательней да смотри не усни, а то на зорьке на сон потянет крепко.

— Зачем так говоришь, товарищ командир? Узбек Гургунов на посту не уснет. Он не будет плохой человек.

На рассвете оккупанты решили нас припугнуть:

— Внимание! Внимание! — послышался на площади голос фашистского диктора. Гитлеровцы установили за «молочным домом» репродуктор и горланили одно и то же: — В вашем распоряжении осталось несколько дней, и вы будете нашими доблестными войсками сброшены в Волгу, — захлебываясь, кричал немец.

— Брешешь, собака, нас не запугаешь! — злобно выругался Рамазанов.

— Вы только послушайте, как врут сволочи. Он орет, с ними вся Украина сотрудничает, а нас только в этом доме пять украинцев, — сказал Иващенко.

С утра на участке было тихо, и мы продолжали совершенствовать оборону.

В полдень рота гитлеровцев атаковала нас с северо-запада, но, потеряв десятка четыре солдат убитыми и ранеными, отступила. Раненные в этом бою, Воронов и Александров до последнего выстрела участвовали в отражении атаки фашистов. Их раны перевязала Нина, находившаяся все время рядом. После боя они умоляли не отправлять их в медсанбат.

— Не время сейчас по медсанбатам ходить, — доказывал Александров. — На ногах мы держимся крепко, оружие из рук не выпадает.