Георгий Агабеков - ГПУ

В начале февраля приехал мой преемник Михаил Бродский с официальным назначением на должность секретаря консула под фамилией Лагорский. Я быстро сдал ему дела и, ознакомив его в общих чертах с работой, выехал в Москву.

Через несколько дней после моего приезда в Москву Наркоминделу была вручена ультимативная нота министра иностранных дел Англии Чемберлена с требованием прекратить коммунистическую пропаганду в британских владениях и с угрозой разрыва дипломатических отношений. Советское правительство очень встревожилось. Трилиссер предложил отложить организацию работы в Индии до более благоприятного момента, а мне поручил «изучать индийские возможности» из Персии. Ехать я должен был немедленно. Совершив, таким образом, бесполезную поездку, я через несколько дней уехал обратно в Тегеран.

В конце апреля 1927 года я занял в Тегеране официальную должность атташе полпредства и, поселившись в здании полпредства, принял дела у прежнего резидента ГПУ Казаса.

Казас уже год работал в Персии, причем заботился исключительно о личном благополучии.

Ежемесячное жалованье в 300 долларов на всем готовом его не удовлетворяло. Пользуясь своим влиянием, он устроил на службу в советских учреждениях Персии свою жену и сестру на такое же жалованье. С теплым местом ему, конечно, не хотелось расставаться, и мой приезд его мало обрадовал. Этот «идеальный коммунист», ответственный представитель авторитетнейшего учреждения советской республики, ГПУ, жестоко карающего за всякое нарушение законов и партийной этики, вывез с собой из Тегерана 28 пудов багажа: чемоданы его были набиты всевозможными дорогими тканями, которых, если он не перепродал их из-под полы в Москве, должно хватить ему на десятки лет. Вез он этот громоздкий и дорогой багаж в то время, когда рядовым сотрудникам полпредства разрешалось ввозить с собой в СССР только два костюма и полдюжины белья. Вооруженный дипломатическим паспортом и полномочиями ГПУ, Казас, однако, без всякого осмотра провез свои 28 пудов через советскую таможню и благополучно доехал до Москвы.

Состояние тегеранской резидентуры при моем приезде было таково: под номером один числился некий Абдулла, по профессии доктор, по национальности курд, работавший секретным агентом еще при царском посольстве. Он имел колоссальные связи в столице и, ежедневно обходя знакомых и пациентов, каждое утро являлся в посольство и составлял сводку собранных накануне сведений.

Номером третьим был армянин Орбельяни, тегеранский корреспондент телеграфного агентства ТАСС. Орбельяни состоял членом иранской коммунистической партии и членом армянской рабочей партии, а в тайной сети ГПУ был групповиком, то есть в своем распоряжении имел целую группу секретных агентов. На нем лежала задача поддерживать связь с членами группы и вербовать новых агентов для работы в ГПУ.

Номером четвертым был чиновник министерства общественных работ в Персии, бывший родственник министра двора Теймурташа. Его братья, работавшие в министерстве финансов, носили номера восемь и девять. Три брата каждый вечер доставляли Орбельяни всю переписку, поступавшую в министерства финансов и общественных работ. Орбельяни выбирал из нее все, что может интересовать ГПУ, фотографировал документы, и затем переписка доставлялась обратно в министерства. Учет документов в персидских министерствах поставлен настолько плохо, что иногда некоторые интересовавшие нас дела (например, дело об англо-персидской нефтяной кампании или дело о дорожном строительстве) мы иногда задерживали на несколько дней. Никто в министерстве этого не замечал.

Номер семь — некто Май — работал в торгпредстве и также был руководителем группы секретных агентов. На его обязанности, как экономиста, лежало наблюдение за советскими хозяйственными учреждениями в Тегеране, за их операциями и за жизнью советской колонии. Он имел информаторов во всех советских учреждениях и знал все, что в каждом учреждении происходит. На его обязанности также лежало составление для ГПУ ежемесячных отчетов о хозяйственном положении Персии.

Номер десять — бывший редактор газеты, родственник одного из руководителей Хоросанского восстания, имел хорошие личные связи в Тегеране и передавал нам полезные сведения. Это был энергичный молодой человек, и впоследствии, как читатель увидит, он оказал ГПУ очень важную услугу.

Следующим номером был шестнадцатый — принц из дома Каджаров, ответственный работник министерства общественных работ. Он информировал нас о всех планах министерства и доставлял интересовавшие нас документы. Мы, таким образом, держали в одном министерстве двух человек, которые, не зная друг о друге, давали часто одни и те же сведения. Это позволяло контролировать добросовестность их работы.

Вот приблизительно все, что имелось в Тегеране к моему приезду. Положение в провинциях было не лучше. Хоросан и Белуджистан находились в непосредственном подчинении Москве. Гилянская провинция подчинялась бакинскому ГПУ, представитель которого Михаил Ефимов сидел в Пехлеви на должности делопроизводителя советского консульства.

Азербайджанская провинция с центром в Тавризе находилась в ведении тифлисского ГПУ. Его представитель Минасьян занимал официальную должность делопроизводителя советского генерального консульства в Тавризе, но подчинялся только Тифлису. Одновременно в Тавризе имелся также представитель центрального ГПУ, генеральный консул Дубсон. И Минасьян и Дубсон работали самостоятельно и независимо: один — на Тифлис, другой — на Москву.

На юге Персии мы не имели собственной агентуры и пользовались консульскими донесениями.

В Москве знали о плохой работе в Персии, о неразберихе в отношениях и неопределенности обязанностей сотрудников. Мне были даны поэтому следующие директивы:

1) централизовать работу ГПУ в Персии и подчинить себе работников ГПУ во всех провинциях;

2) организовать агентуру на юге Персии и продвинуть ее в юго-восточном направлении — на Индию и в юго-западном направлении — на Ирак;

3) обратить особенное внимание на освещение племен Южной Персии, населяющих район Хузистана, где расположена концессия англо-персидской нефтяной компании, и, наконец,

4) освещать саму концессию.

Ознакомившись с делами резидентуры ГПУ и с обстановкой, я взялся сначала за централизацию агентурной сети. Задача была нелегкая. Всюду царила склока, без которой не обходится ни одно советское учреждение за границей. Тифлисское и бакинское ГПУ не желали выпускать руководства из своих рук.

Пришлось ждать случая, чтобы начать действовать в захваченных ими районах. Случай скоро представился. В конце мая 1927 года начали поступать донесения генерального консула в Тавризе Дубсона и резидента ГПУ Минасьяна, обвинявших друг друга во всех смертных грехах и требовавших взаимного отозвания. Склока возникла в процессе работы ГПУ. Имея каждый свою агентурную сеть, Дубсон и Минасьян использовали ее друг против друга. Распря приняла резкий характер. Полпред СССР Юренев предложил мне поехать в Тавриз для расследования дела.