Александр Казанцев - Мёртвая зыбь

И “мним”-Званцев стал “свидетелем” записанной им сцены:

Он не стал пересказывать в письме представленные им события, а просто приложил копию рукописи начатого романа, приведя стихи в своем переводе.

Можете ли вы, мой юный друг, действительно перевести эту древнюю надпись, слух о которой дошел до Парижа? — спросил Декарт.

— Охотно, — отозвался молодой поэт. — Очевидно, полезнее перевести надпись сразу на латинский язык, чтобы смысл ее был понятен и нашему уважаемому ученому звездочету Мухаммеду эль Кашти.

— Ваше желание делает вам честь, ибо связано с дополнительными трудностями.

— Вы совершенно правы, господин Декарт. Сделать стихотворный перевод с языка Гомера на язык Вергилия, сохранив ритмику гекзаметра, введя дополнительно присущие латинским стихам рифмы, которых нет в древнегреческом тексте, несомненно нелегко, однако выполнимо, — не без желания щегольнуть в красивой, отделанной фразе своим поэтическим искусством, произнес Пьер Ферма.

Пока молодой поэт занялся стихами двух древних языков, остальные рассматривали мраморное надгробие.

— Сколько пистолей он теперь может стоить, этот древний мрамор? — глубокомысленно спросил метр Доминик Ферма. — Во Франции такой старины не найдешь.

— Уж не хотите ли вы перевезти это надгробие в Бомон-де-Ломань? — насмешливо спросил Декарт.

— Да спасет меня от этого святой Доминик. Я даже не знаю, христианское ли это захоронение?

— Могу вас уверить, и, надеюсь, наш почтенный Мохаммед эль Кашти подтвердит это, — перешел на латынь Декарт, — что великий Диофант жил в третьем веке и дружил с самим эпископом Александрийским.

— Хвала Аллаху, что я могу подтвердить ваши слова, почтеннейший Картезиус. Во введении в “Арифметику Диофанта”, которой я восхищался, упоминается о посвящении ее досточтимому Дионисию, дабы облегчить ему обучение учеников. Известно из сохранившихся и переведенных для меня манускриптов, что Дионисий преподавал в школе для христианского юношества с 231 по 247 год по вашему христианскому летоисчислению, после чего стал епископом Александрийским.

— Так что захоронение Диофанта нужно признать вполне христианским, тем более, что другой епископ Анатолий Лаодикийский, живший в Сирии в том же третьем веке, посвятил свой труд по математике Диофанту, — заключил Декарт.

— Тем не менее, я осмелюсь высказать по этому поводу сомнения, — возразил Пьер Ферма.

— В надписи есть указание о том, когда жил Диофант?

— В надписи вообще нет никаких прямых указаний, но вся она представляет собой загадку, разгадывание которой может дать ответ на то, сколько лет прожил Диофант и даже когда он жил.

— Если надпись не подтвердит того, о чем мы сейчас говорили с почтенным Мохаммедом эль Кашти, то я предостерегаю вас от ошибочного перевода, который, к сожалению, я не могу пока проверить, но копию здесь написанного постараюсь доставить в Париж.

Все это господин Декарт произнес по-французски. Метр Доминик Ферма почтительно кивал, а маленький арабский ученый внимательно смотрел из-под своего белого капюшона.

— Я готов прочитать вам сделанный перевод, за несовершенство которого заранее принимаю ваши упреки. Однако, оговариваясь, что сущность любой из этих строк не искажена переводом ни в какой степени.

И молодой поэт прочитал гекзаметром размеренные строки, которые, в отличие от древнегреческого подлинника даже зарифмовал:

Некоторое время Декарт и араб молчали, может быть, подавленные величием смысла надписи. Метр Доминик Ферма воспринял только безмерное горе отца, потерявшего сына, и, подняв глаза к небу, молча шевелил губами, видимо, поминая святого Доминика.

Наконец Декарт в изысканных выражениях похвалил искусство перевода и изящество латинского стиха но, как обычно с дружеским высокомерием произнес:

— Однако, юный мой друг, я не вижу никаких намеков на то, когда жил Диофант, хотя вы позволили себе заметить будто такое указание есть. Что касается меня, то я вижу в этой надписи совсем другое — как вычислить возраст великого ученого древности.

— Вот именно древности, — отозвался Пьер Ферма, — древности, а не третьего века от рождества Христова.

— Не говорите загадками, мой юный друг.

— Взгляните на третью строчку надписи, — и он протянул исписанный им листок.

Декарт прочел:

— “Волей богов он шестую часть жизни ребенком рос добрым”. Не вижу никакой цифры, указывающей на эпоху, в которой он жил.

— Цифры не обязательны, почтенный господин Картезиус. Здесь сказано: “Волей богов…”

— Разве это число?

— Множественное, господин Картезиус. Раз речь идет о многих богах, а не о Всевышнем или Господе Боге едином, как надлежало выражаться христианам, то надпись могла быть сделана лишь в дохристианское время. Дионисий же мог быть его современником, а не епископом. Что же касается Анатолия, епископа Лаодикийского, то он мог посвятить свой трактат и давно умершему Диофанту, как могли бы сделать вы, господин Картезиус, не говоря уже обо мне.

Декарт поморщился, взглянул на Мухаммеда эль Кашти. Тот кивнул, произнеся:

— Аллах един, веры разные. Но многим богам в капищах своих поклоняются только язычники. Нельзя не отдать должного остроумию нашего заморского поэта.

— Не будем спорить, опровергая установившееся. в науке мнение. Перейдем лучше к основному, к задаче, заключенной в десяти строках надписи.

— Клянусь святым Домиником, надпись, на мой взгляд, сообщает о печальной жизни отца, потерявшего сына.

— О нет, не только это, — возразил Декарт. — Она предлагает определить возраст усопшего. Я сейчас напишу на песке своей шпагой уравнение, воспроизводимое строчками стихотворения, которое наш юный друг переводил, не подозревая об этом.

И Декарт, обнажив шпагу, начертал на песке:

X/6 + X/12 + X/7 + 5 + X/2 + 4 = X

И тут же вычислил, объявив:

— Икс равен восьмидесяти четырем! Восемьдесят четыре года прожил великий Диофант! Но одно здесь странно… Верно ли вы перевели, юный мой друг, будто в надгробье, то есть в этом уравнении, заключена мудрость искусства Диофанта?