Александр Казанцев - Мёртвая зыбь

— Как приплыл?

— В течение столетий великие сибирские реки выбрасывали в маре стволы упавших в воду деревьев. Стволы выносились сюда, в эти широты. Волны выбрасывали бревна на берег, их засыпало песком. Занесенная песком древесина обугливалась. Правда, обугливание происходило не в таких условиях, как на материке. Потому и уголь здесь скорее похож на древесный, чем на каменный. Проходили столетия. Под давлением волн остров поднимался, поднимая и пласты угля.

— Надо собрать уголь лопатами, а то волны унесут.

— Правильно! Не давайте им уносить то, что они когда-то принесли. Прекрасное топливо, но это не каменный уголь. Если хотите знать, то это… как бы сказать… это “плавниковый” уголь! Конечно, это не “залежи” Его здесь ничтожное количество, да и не может быть больше. Но для зимовки хватит. А в общем любопытно.

Профессор присел на корточки и стал копаться в обнаженном пласте, напевая в седоватые усы. Он был в чудесном настроении.

— Сергей Никандрович! — Гриша в большом, не по росту полушубке присел на корточки рядом с профессором и заговорил взволнованным шепотом: — Открытие, Сергей Никандрович!

— Да, если хотите, открытие. “Плавниковый” уголь нигде не описан. Открытие сделано здесь на берегу.

— А я в бане сделал…

— В бане? Открытие? — удивился профессор.

— Я, может быть, Сергей Никандрович, ошибаюсь, только не думаю. Когда баню тряхнуло, я сразу себе представил, как берег словно ножом срезается. Ведь остров каждый год со всех сторон уменьшается метров на двадцать, на тридцать?

— Уменьшается, — согласился профессор.

— Что же через несколько десятков лет будет? Остров исчезнет.

— Исчезнет. Но ты не огорчайся. В другом месте море новый остров намоет. Не так давно в море Лаптевых такой остров появился…

— Но если острова исчезают, значит, могла быть и Земля Санникова, И Санников ее видел, и гуси на нее летели, и онкилоны на нее переселялись. Она существовала, а потом ее не стало. Она была исчезающим островом, как этот!

Юноша взволнованно смотрел на профессора.

— Это интересно… “плавниковый” уголь на исчезающем острове, — после долгого молчания сказал профессор. — А ты молодец, Гриша!

Профессор вскоре уехал в Москву, обещав написать в своей новой книге про гипотезу Гриши о Земле Санникова…”

Толстиков, рассказавший эту историю, стоял на капитанском мостике.

— Вот он, остров Исчезающий, — сказал он, передавая Званцеву бинокль. — На фоне берега можно различить двух собак. Их предстояло забрать вместе с покидающими остров полярниками.

Званцев рассматривал загадочную сушу в несколько километров длиной и километра в три шириной, когда-то поднявшуюся над поверхностью моря, и теперь снова растворяющуюся в нем.

Толстиков говорил:

— Идешь по нему, и ноги вязнут в песке.

И, как иллюстрацию к своему рассказу, подарил кусок “плавникового” угля, и писатель привез его с собой в Москву.

“Георгий Седов”, следуя по пути лейтенанта Седова, вошел в проливы островов Земли Франца Иосифа, самого ближнего к Северному полюсу, где спустя полвека после Седова водрузил красный флаг радист полярной станции “Северный полюс” Эрнст Теодорович Кренкель.

Он вошел теперь в салон капитана ледокольного корабля “Георгий Седов” со словами:

— Товарищ “генерал-фантаст”, разрешите обратиться?

Званцев оторвался от своей полярной новеллы “Против ветра” и обернулся к Кренкелю.

— Докладываю, — шутливо продолжал тот. — Ледяной мол по вашему проекту сооружен самой Природой, защитив путь в Бухту Тикси. Извольте полюбоваться.

Званцев вышел на палубу. То, что существовало в его воображении, воочию предстало перед ним на крайнем севере Баренцова моря.

Над поверхностью пролива стометровой ледяной полосой выступал, видимо, севший на мель айсберг, а за ним громоздились наседавшие друг на друга льдины. Дальше — необъятное ледяное поле, остановленное возникшей преградой. С юга на нее свободно набегала волна. Ледокольный корабль спокойно входил по защищенному от льдов проходу в знаменитую бухту самого северного архипелага.

— Глазам не верю! — восхищенно воскликнул Званцев. — Совсем так, как в моем задуманном романе.

— Значит, верно задумано инженер-фантастом, — подбодрил писателя Кренкель. — Вот она Бухта Тикси, откуда чрез остров Рудольфа лейтенант Седов отправился к Северному полюсу. В его время туда никто добраться не мог. Бухта отличается еще своей скалой.

Званцев залюбовался отвесно обрывающимся к морю утесом-исполином, с белым его отражением в спокойной воде бухты.

На другом ее берегу виднелись домики полярной станции и высокая мачта радиоантенны.

Борис Ефимович, стоя на капитанском мостике, дал приветственный гудок прибытия.

И словно эхо отозвалось на гористом берегу. Подлинное чудо произошло у Званцева на глазах.

Только что белый, отражавшийся в воде обрыв вдруг почернел, и от него отделилась галдящая туча, шумно летя над водой. Это были птицы. Их белое оперение делало утес белым. Обнаженный базальт потемнел, когда испуганная гудком стая разом снялась со своих гнезд. И туча эта пролетела над кораблем, на миг затмив собой низкое солнце.

— Можно подумать, что пугливы и безобидны, — начал Кренкель, стоя рядом со Званцевым. — Но зимовал на полярной станции метеоролог Стогов. И на беду его поварихой там была капризная Элеонора из Прибалтики, гордячка, привыкшая к общему поклонению. И без мужа, а в Арктике это не годится! Андрей Стогов возьми и влюбись в эту красотку, руку и сердце ей предлагает. Начальник станции на Севере на все руки. Он и губернатор, он и врач, он и священник. Женить может. А она и говорит, что под венец пойдет, если Андрюша докажет, что он “настоящий мужчина”. Пусть с птичьей скалы, где гагар видимо-невидимо гнездится, пух ей гагачий достанет для легкой кухлянки. Она шила ее себе. Стогов заправским альпинистом был. По отвесной стене утеса, цепляясь за выступы, до птичьих гнезд добрался. Вы только посмотрите, какая крутизна. Дух захватывает, — и Кренкель указал на скалу, куда вернулись птицы, сделав утес снова белым.

— Я недавно беседовал с опытным альпинистом, академиком Таммом, — вспомнил Званцев. — Он говорил, что труднее всего спускаться.

— Элеонора это знала и, замирая от страха, следила за Андреем. А когда он спугнул птиц, успокоилась и торжествовала. Тут к ней подошел Начальник станции и про Андрея спрашивает, нигде его найти не может. Она не призналась, что подбила Стогова на опасное дело. А сама следила за ним, выполняющим ее прихоть. И вдруг увидела, что птицы возвращаются. Когда дело идет о защите птенцов, то гагары орлами становятся. И увидела Элеонора, как на прилипшую к отвесному утесу фигурку напала часть стаи, заслонив его собой. Они били врага крыльями и клевали незащищенное лицо, норовя, конечно, выклевать глаза. Стогов прикрывая их одной рукой, отбивался другой. Вниз сорваться рисковал. Элеонора, видя это, бросилась в дом, схватила со стены над койкой прилегшего отдохнуть Начальника ружье и, выбежав наружу, выстрелила из обоих стволов. Эхо выстрелов прокатилось над бухтой, смешавшись с птичьим гомоном перепуганной, поднявшейся в воздух стаи. Скалолаз осторожно спустился и принес свою добычу невесте. Едва не погубила, но спасла его она. Пуху на кухлянку не хватило, но Начальник зимовки строго-настрого запретил Стогову даже приближаться к птичьей скале. А ему, коммунисту и атеисту, пришлось обвенчать Элеонору с Андреем по католическому обряду. На этом истая католичка настояла, вручив Начальнику молитвенник. Из него надо было прочесть формулу венчания. А в конце зимовки, когда Элеонора собралась в Ревель без остающегося еще на год Андрея, Начальник вынужден был развести молодоженов по советскому гражданскому кодексу. Вот такие у нас в холодной Арктике горячие дела, — закончил Кренкель, предлагая Званцеву сойти на берег. — А то можно и на скалу слазить? Как у нас со скалолазаньем? — сощурясь спросил он.