Александр Казанцев - Мёртвая зыбь

Еще в Белом море врачале плавания Званцев присутствовал при обучении молодого штурмана Ушаковым. Ему запомнилось, как непривычно сердито крикнул Борис Ефимович:

— Право руля! Не спите!

И вот теперь, когда в шторм у руля стоял сам полярный морской волк, его ученик не своим голосом завопил:

— Лево руля, черт возьми! Не право, а лево на борт! Машина, полный назад! У руля — влево, еще лево на борт.

По трапу взбежал радист Иван Гурьянович и доложил о потере радиосвязи. Следом за ним тяжелым шагом, словно вдавливая ноги в палубу, на мостик взошел и Кренкель:

— Борис Ефимович, вам бы самому насчет антенны…

— Мина, — указал на волны Нетаев.

В лунном свете особенно угрожающе виднелась выступающая часть шара с торчащими стержнями. Прикосновение к этим иглам неведомого чудовища, было смертельно.

Кренкель сразу все понял:

— Позвольте мне, капитан, действовать от вашего имени.

Капитан, закусив губы и орудуя штурвалом, кивнул.

Кренкель, прыгая через ступеньки, скатился по трапу. С мостика Званцев видел, как он, с виду тяжеловатый, ловко взбирается по обледенелым вантам. На другую мачту поднялся Иван Гурьянович и они натянули новую антенну.

Званцев не привык оставаться бездеятельным свидетелем и предложил капитану свою помощь.

— Идите в радиорубку и вызывайте от моего имени минный тральщик. Я буду держать корабль у этой проклятой мины. Надо уничтожить ее, чтобы никто не напоролся.

Званцев по примеру Кренкеля слетел вниз и кинулся в радиорубку, где Иван Гурьянович пытался наладить связь с Большой землей.

— Капитан приказал вызвать минный тральщик.

— Военная база на волне, берите микрофон.

Званцев услышал далекий голос дежурного офицера.

— Кто говорит? Капитан?

— Я не капитан, а полковник. Говорю по поручению капитана корабля. Обнаружена опасная мина. Нужен минный тральщик, чтобы уничтожить ее.

— В своем уме? Ночью в шторм?

— Это война. Она еще продолжается. “Георгий Седов” будет сторожить мину, как радиомаяк для тральщика.

— Да где я возьму вам сейчас тральщик. Вот днем, когда шторм стихнет.

— Слушайте, дежурный. С вами говорит полковник Званцев, уполномоченный Правительства СССР, вызовите к микрофону начальника базы.

— Начальник базы кавторанг Снегирев слушает вас, товарищ полковник.

— Объясните своему дежурному, что такие понятия, как ночь и шторм во время войны во внимание не принимаются. И немедленно высылайте минный тральщик по нашему радиомаяку.

— Будет исполнено, товарищ полковник. Ждите тральщик раньше утра. Спасибо за сигнал. Кавторанг Снегирев. Связь окончена.

— Вот это другое дело, — сказал Иван Гурьянович, — а то со мной сержантом-связистом и разговаривать бы не стали. — И он, надел наушники, стараясь установить телеграфную связь с минным тральщиком.

В первый раз Званцев использовал свое былое звание. Но осуждающий внутренний голос был заглушен возгласом радиста, установившего связь c идущим, не смотря на штормовую волну, к ним, минным тральщиком.

Он появился еще до рассвета, обменявшись гудками с круживщим всю ночь вокруг бродячей мины ледокольным кораблем с самым отважным рулевым Арктики капитаном дальнего плавания Ушаковым у штурвала.

Тральщик принял от него мину и спустя короткое время за кормой “Георгия Седова” раздался взрыв.

— И какое петушиное слово вы знали, Александр Петрович, что тральщик, как из под земли, вызвали? — спросил утром Кренкель, подойдя к стоящему на баке Званцеву.

— Я ему просто напомнил, что война вблизи мины не кончилась. Мог бы стихи прочитать:

Но не понадобилось, подошедший кавторанг и прозу понимал.

— Пока мы с миной в шторм возились, Арктика на прощанье нам вход в Белое море перекрыла.

Действительно, буря стихла, оставив лишь волны, напоминавшие покатые холмы и впереди по курсу корабля, словно приблизившийся Серег, виднелась белая полоса ледяного поля.

Природа Севера, словно возмущенная дерзкой задержкой в ее водах корабля в столь позднее время, сковывала путь перед ним молодым льдом. Но судно, подойдя к преграде, как бы превратилось в грозного динозавра доисторических времен и заползало на образовавшийся лед и тысячетонной тушей продавливало его. Раздробленные льдины испуганно выскакивали из воды по его бортам, беспомощно оставаясь плавать за кормой. А корабль, мощно сокрушая преграду, пробивался к Белому морю.

— Ну как, Петрович? — спросил Эрнст Теодорович. — Небось, боязно было на два годика во льдах застрять вдали от прелестной феи, что вас провожала? Не то дождется, не то нет? Ведь столько времени без всякой связи друг с дружкой! А свято место не бывает пусто.

— Нет, почему же? Связь была.

— Это как же? Частные радиограммы по корабель- ному радио не передавались. Или вы нашего радиста Ивана Гурьяновича под удар поставили?

— Не его, а вас, Эрнест Теодорович.

— Меня? — удивился Кренкель. — Это каким же манером?

— Разве не вы председатель сообщества коротковолновиков? Они друг с другом через океаны связь устанавливают. А один из них постоянно к нам в салон капитана заходил. Вот я и попросил его.

— О чем просить можно, когда им разрешено только техническими терминами обмениваться?

— “29 гаек” технический термин? “Связь с корабля на такой-то северной широте” — допустимое сообщение?

— Нормальный разговор коротковолновиков.

— Вот ваш радиоасс, что в салоне привычно по столу азбуку Морзе выстукивал, передал московскому корреспонденту такой безобидный текст: “Накрути 29 гаек. Привет от Саши с корабля на 79-м градусе северной широты.”

— Я ничего не понял. Как же это до адресата “На деревне девушке” дошло?

— Так ведь слово “накрути” намекает на телефонный диск, а 29 гаек на нем наберут номер Б-9-41-69. Саша на корабле в северных широтах, разумеется, — я.

Кренкель расхохотался:

— Ну, ты даешь, фантаст! Шифрованную радио- грамму передать без обусловленного шифра! Ее же в Москве и не поняли!

— Прекрасно поняли и ответили: “ 29 гаек хорошо завернулись. Привет кораблю на 79-м градусе северной широты”. Что еще требуется? Смысл ясен.

— Ясен то ясен. Но хочу, чтобы тебе, когда мы из Баренцева моря через горловину в Белое войдем, ясно стало, что былые монастырские стены там другой цели служат.

— В Соловках политзаключенных содержат?

— За твои 29 гаек за премилую душу.

— Это мне не грозит. Меня в 37-м году соавтор засадить хотел. Жене предложение делал. Сорвалось.

— В 37-м женат был?

— Вторично.

— А теперь в 29-й раз закручиваешь? Что борода есть вижу, но не знал, что она синяя.

— Не у Синей бороды, а у спортсменов третья попытка последняя.