Александр Казанцев - Мёртвая зыбь

— Вместе с тем? — не выдержав паузы, спросил Лифшиц.

— Мрачный кардинал Ришелье, правитель Франции времен Людовика ХIII, угнетатель французского народа добился освобождению приговоренного к пожизненному заключению итальянского монаха Томазо Кампанеллы, автора утопии “Город Солнца”, первого коммуниста-утописта Европы, подготовил ему во Франции убежище, назначив правительственную пенсию.

— Непостижимо! — дружно воскликнули советские туристы.

— Очень странно, — согласился Эме Мишель.

— В этом стоило бы разобраться, как и в загадках Сирано де Бержерака, — заключил Бержье.

Званцев и его спутники сердечно распрощались с новыми французскими друзьями, чувствуя себя обогащенными и заинтригованными.

Как величайшее сокровище взяли они документы погибшего советского героя, чтобы передать их в Москве по назначению. Но газету, старую газету времен французского Сопротивления с именем Сирано де Бержерака, Званцев оставил себе, заменив ее новым конвертом.

Он тогда еще не знал, что этот легендарный герой, считавшийся непревзойденным по храбрости гасконцем, хотя родился не в Гасконе, станет близок ему, и он посвятит ему и Кампанелле два романа спустя много лет после памятной встречи в Париже. Их назовут фантастическими только потому, что слишком фантастичны знания Сирано почти четырехсотлетней давности и слишком невероятными кажутся события его жизни, столь же бурной, как и короткой, поэта, философа, бойца, страстно протестовавшего против окружающей его клокочущей пустоты. Вместе с тем обойденного Природой и тщетно искавшего простого человеческого счастья. Эту его жажду любви выразил Званцев в написанным за Сирано сонете первого дуэлянта Парижа, мечтавшего о дуэли совсем иного рода. Званцев дал сонет в собственном “переводе” с несуществующего оригинала.

Теплоход “Победа”, завершая круиз, отплывал из Гавра. Впереди Северное море и “Кельнский канал” через Западную Германию.

Советские туристы покидали Францию, а французы провожали их. Званцев никогда не думал, что на пристани соберется такая толпа. И когда корабль отчаливал, французы запели “Подмосковные вечера”. Это говорило о многом…

Теплоход “Победа”, оставив позади пролив Ла-Манш и оказавшись в Северном море, вошел в Кельнский канал. Проложенный через Германию, он выводил судно прямо в Балтийское море.

Но при пересечении кораблем Европы по этой искусственной прямолинейной реке остановок круизом предусмотрено не было. Туристы лишь могли издали восхищаться исполинским Кельнским собором, воплощением готической архитектуры, который, подобно Исаакию в Петербурге, строился сорок лет. А дальше они могли с корабельной палубы, как из окна вагона любоваться немецкими пейзажами, фермерскими полями и ухоженными, как сады, лесами. Туристы роптали.

— У нас на эстраде в таких случаях публика требует деньги обратно, — возмущалась артистка Савва.

— Что с возу упало, то пропало, — философски замечал ее муж, карикатурист Борис Ефимов.

— Смотрите, — говорила Женя Калашникова, — рыбаки с удочками сидят и не кулаками нам грозят, как турок в Босфоре, а приветливо руками машут.

— Гитлер капут! — крикнул рыбакам Антонио Спадавеккиа.

Рыбаки согласно закивали, что-то крикнув в ответ.

Высоченный “работник Метростоя” укоризненно покачал головой.

— Не повезло нам со знакомством с Германией, — пожаловался Лифшиц.

— Я в прошлом году был в Западной Германии и вывез оттуда загадочную реликвию. Хотите, я прочту вам, что написал по этому поводу. Увидите теперешних немцев и даже великого Эйлера с его удивительным слугой, ну, и наших искателей истин, — неожиданно предложил Званцев.

— Хотим, хотим, — послышались голоса туристов.

— Пожалуйста, здесь на палубе, а не в салоне, — попросила Савва.

Званцев принес из каюты рукопись и прочитал свой новый рассказ, как 12 лет назад в клубе писателей читал “Взрыв”:

рассказ о научном поиске

Я вывез из Западной Германии удивительную реликвию, о чем хочу рассказать.

В прошлом году я, как вицепрезидент Постоянной комиссии ФИДЕ по шахматной композиции, приехал в ФРГ и перед началом очередного конгресса гостил у своих шахматных друзей Герберта и Марианны Йенш.

Они жили в наследственном доме в пригороде Франкфурта-на-Майне, чудом уцелевшем во время американских бомбардировок. Объяснялось это чудо тем, что в тишайшем, утопающем в зелени местечке с вымытыми мылом улицами располагалось производство “Фарбенин-индустри”, пакет акций которого принадлежал американским владельцам. Там и работал Герберт, ведя какую-то картотеку, вместо того, чтобы, как до войны, быть оперным режиссером.

Марианна помогала мне совершенствоваться в немецком языке и варить удивительно просто чудесный кофе.

У них было два сына: Ганс, похожий на мать, такой же светловолосый, мягкий, задумчивый, и, весьма самостоятельный, Иоганн, подросток, собранный, весь в отца, крепыш с отрешенным взглядом, прозванный в семье за успехи в русском языке Ваней. Оба юноши приобщались к русской культуре и, преодолевая застенчивость, говорили со мной на моем родном языке.

Ганс, неплохой музыкант, играл нам на рояле Баха, Моцарта, Бетховена.

Помню, я назвал музыку Бетховена не умирающей. Герберт оживился:

— Бетховен! Какой титанической внутренней силой нужно обладать, чтобы теряя слух, продолжать жить миром звуков, создав так и не услышанную им девятую симфонию, этот шедевр симфонизма, полный света и ликования, любви и радости, чего сам он был лишен. А творение его и ныне восхищает миллионы людей.

Герберт всегда говорил несколько выспренно, но искренне и закончил свою тираду вопросом:

— Есть ли еще подобный пример в истории человечества?