Александр Казанцев - Через бури

— Нет, и на скрипке тоже.

— Попробуй. У тебя все пойдет. Передай поклон маме. Дай, я тебя поцелую.

Недели освоения машинки и стенографии пролетели для Шурика незаметно.

И так же незаметно Омск перестал быть Колчаковской столицей и колчаковским городом вообще. На улицах не было пи стрельбы, ни рукопашных боев.

Просто две соседние улицы были переименованы: одна стала улицей Н. ЛЕНИНА, другая — Л. ТРОЦКОГО.

Через некоторое время таблички с упоминанием Троцкого бесследно исчезли, а в ленинском эмигрантском псевдониме букву «Н» неуклюже переделали на букву «В».

В «адмиральском дворце» обосновался штаб командарма Пятой армии Тухачевского. Красная Армия твердо укрепляла в Сибири свои позиции. Верховный же правитель Колчак бежал в Иркутск, где он, гордо стоя над прорубью во льду Ангары, и был расстрелян.

Проходя часто в ту пору мимо резиденции красного командарма, Шурик Званцев и представить себе не мог, что спустя столько же лет, сколько он тогда прожил, войдет в кабинет ставшего замнаркомом Обороны СССР Тухачевского. Он будет ему показывать модель своего орудия для межконтинентальной стрельбы, предупреждая взявшегося ему помогать настраивать прибор военачальника, что его может невзначай ударить током.

«Уже ударило», — услышит он в ответ. И ни один мускул не дрогнет на красивом лице замнаркома.

Еще не раз встретится изобретатель Званцев с — уже маршалом, обаятельным, рафинированно-интеллигентным человеком, который мог восстать против сталинских репрессий и, отдавая за людей свою жизнь, не позволить ни одному мускулу дрогнуть на лице. Но почти двадцать лет он был легендарным победителем и колчаковского воинства, и помогавших тому, без энтузиазма, сил Антанты.

Вообразить себе это сидевший с завязанными глазами тринадцатилетний Шурик Званцев не мог, когда под монотонную диктовку печатал какой-нибудь текст.

Внезапно диктант прекратился. Из коридора донесся тяжелый топот сапог и удары винтовочных прикладов о паркет.

— Что за маскарад? Спять повязки! — послышался знакомый Шурику голос.

Невольно он подчинился и увидел в открытых дверях высокого нескладного красного комиссара в фуражке с красной звездочкой и двух красноармейцев в теплых матерчатых шлемах с шишаками, как у русских богатырей, тоже с красными звездами.

— Вот здесь мы готовим вам отряд совслужащих для ваших учреждений. Этот юноша будет вам особенно полезен. И он очень нуждается.

— Я не набираю штат служащих, гражданка Эльза фон Штамм.

— Да кому нужны всякие там фоны и бароны. Просто Эльза Штамм.

— Я зашел к вам, Елизавета Генриховна, чтобы вы освободили для нас две комнаты.

— Хорошо. Я отдам вам свой будуар, сама переселюсь в буфетную, где мой рабочий кабинет, и еще вам — гостиная. Очень уютно.

— Отлично. Мои переберутся к вам немедленно. Мы начинаем в губернии со здравоохранения. Да, вот что. Пошлите-ка парня в Омский губздрав, в лечебный отдел к доктору Чеважевскому. Скажите ему, что направлен от комиссара Ерухимовича.

Ни комиссар, ни Шурик ничем не выдали, что знают друг друга. Шурик в этот момент почувствовал себя мужчиной. А вскоре началась и его взрослая жизнь.

— Юноша! — раздался из-за невысокой перегородки раскатистый баритон заведующего лечебным отделом Омского губздрава доктора Чеважевского.

Шурик Званцев встал из-за пишущей машинки системы «ремингтон» и, спустя месяц после первого своего трудового дня (двадцать восьмого декабря 1919 года), впервые отправился на строгий вызов начальства.

Сидевшая рядом Магдалина Казимировна перекрестила его.

Шурика в его тринадцать лет взяли сюда только вместе с мамой, занявшей пост секретаря отдела.

Кроме них двоих в этой отгороженной от руководства части комнаты сидел делопроизводитель Торгов, маленький, седоусый и тихий человек, сочинявший и непременно подписывавший все напечатанные «машинисткой» бумаги. Шурик восхищался его скромной, мелкими буквами, но разборчивой подписью, как бы подчеркивавшей значительность размашистой, властной подписи Чеважевского. И вот теперь доктор впервые вызвал его к себе за перегородку, куда с надеждой или опасением входили врачи городских и сельских больниц. Все они жаловались на перегрузку больными или ранеными, оставшимися после ухода колчаковских войск, на нехватку лекарств. И Чеважевский, как мог, старался помочь им. Делопроизводитель получал указание сочинить нужную бумагу, Шурик молниеносно печатал, делопроизводитель Торгов и Чеважевский подписывали ее, а Магдалина Казими-ровна регистрировала и передавала в руки удовлетворенному посетителю или относила в экспедицию для отсылки по адресам.

Шурик, ненавидя войну и убийства, попал в «центр бумажной волокиты», вместо того, чтобы бороться с теми, кто лишил его родного дома и богатства, кто убил Точеную, а вслед за тем и Шурикова «конного наставника», самобытною сибиряка Игната Крутых. По иному взглянул Шурик на свою работу в губздраве после беседы с Чеважевским, и долгие месяцы печатал бумажки, придавая им значение, хотя по-прежнему считал себя предназначенным для чего-то большого и важного, не подозревая, какую роль сыграет в самом важном в его жизни деле пишущая машинка. Не подозревал и «бумажный доктор», как он сам себя порой называл, что у него за перегородкой трещит на машинке будущий писатель, книги которого будут переведены на многие языки и которого даже изберут международным академиком.

Пока же перед ним стоял круглолицый мальчуган с челкой на лбу, которого он намеренно стал называть «юношей», достойно поставившим себя в общении с суровым с виду начальником, словно знал, какая ждет его судьба.

— Вот что, юноша. Первым месяцем вашей работы я доволен. Треща на своей оглушающей чертовине, вы должны знать, что облегчаете страдания людей, ждущих помощи, которая идет к ним через ваши руки. Я взял вас на службу по просьбе весьма влиятельного комиссара и по рекомендации руководительницы курсов гражданки Елизаветы Штамм. Но партийная совесть не позволяла мне пользоваться детским трудом. К счастью, освободилось место секретарши, и я предложил его вашей маме, чтобы вы были рядом и вам обоим выплачивалась зарплата, делая вас миллионерами. Но наши советские деньги стоят не больше пресловутых керенок. Поэтому я говорю с вами, как с мужчиной, а не с вашей мамой, которая может испугаться, что я сейчас сравняю вас с сумасшедшими. Нет, на вас не наденут смирительных рубашек, но вы с мамой, которая за один день навела в канцелярии ажур, моим распоряжением зачисляетесь в психиатрическую больницу. Я, как психиатр, нахожу вашу виртуозность ненормальной, что дает мне право назначить вам амбулаторное лечение в психиатрической больнице, и вы ежедневно будете получать там назначенные мной лекарства и питание, как находящиеся в стационаре, но в судках, принося их домой и регулярно являясь на службу.