Игорь Молотов - Демоны и ангелы российской политики лихих 90-х. Сбитые летчики

Судите сами: Генпрокуратура в то время вела много громких дел о коррупции, мошенничестве и отмывании денег. В отличие от сегодняшних, они никому, кроме самих фигурантов, заказными не казались. А фигурантами были люди, имеющие гораздо более серьезную власть, чем нынешние «сидельцы» из ЮКОСа. Из самых важных в то время гремел «Мабетекс» (по нему проходили даже управделами президента Павел Бородин, его друг и бизнесмен Виктор Столповских, но следствие туманно намекало: не исключено и вовлечение более громких — «семейных» — имен). Не уступали ему по значимости знаменитые дела «Аэрофлота» (где фигурантом был Борис Березовский) и Центробанка (в результате тогдашний глава этого ведомства Сергей Дубинин пережил несколько тяжелых месяцев). Из менее громких, но не менее опасных Генпрокуратура вела тогда дела в отношении ряда высокопоставленных, обросших связями лиц по фактам мошенничества в Национальном резервном банке (НРБ), главой которого был Александр Лебедев. Все это, конечно ввергало клан Ельцина в стресс.

Дело Скуратова, атака на Березовского и его схватка с Примаковым, дела о коррупции происходили стремительно, буквально в течение нескольких месяцев. Скуратов опубликовал сведения против ельцинской «семьи», представив вполне убедительные доказательства. Что делает в это время Лужков? Он поддерживает Скуратова и заявляет, что прокурору следует дать возможность продолжать расследование. Хотя Юрий Лужков и выступил против импичмента президента, но его риторика против окружения Бориса Ельцина становилась все наглее, потом он и вовсе заявил, что не Ельцин управляет Россией, а «политическая клика», «режим». Мстительный Ельцин никогда не прощал любые выпады против его личной власти. Это не было секретом для Березовского, который тут же начинает охоту на зарвавшегося мэра.

Тем временем до окружения президента доходили новые тревожные вести. Два главных противника Березовского, Лужков и Примаков, объединились и объявили о создании политического союза, сделав объектом своих устремлений Кремль. В своей книге «Олигархи» Хоффман вспоминает, что через три дня после пресс-конференции Лужкова и Примакова он, вместе с несколькими другими западными журналистами, был приглашен в Кремль для беседы с руководителем администрации Ельцина Волошиным. Это была редкая возможность узнать что-то непосредственно от «семьи» Ельцина, от приведенного в боевую готовность кремлевского окружения, в которое входили Березовский, Волошин, Дьяченко и Юмашев.

«Волошин, одетый по случаю субботы менее официально, провел встречу в зале, отделанном блестящим белым мрамором. Он говорил очень спокойно и был на удивление откровенен. Он дал понять, что Кремль не допускает мысли о том, что Примаков и Лужков станут преемниками Ельцина. Он назвал Примакова хитрым старым советским разведчиком. Лужков вызывал у него не больше симпатий. «Его окружение наполовину криминальное, — сказал он. — Это ни для кого не секрет. Вся Россия говорит об этом». Но он признал, что Лужков достиг определенных результатов. «Конечно, Москва могла позволить себе построить многое, например кольцевую дорогу. Лужков известен как строитель. Он многое построил. Некоторые экономисты подсчитали, что денег, потраченных на эту дорогу, хватило бы, чтобы покрыть ее слоем серебра в три или пять сантиметров толщиной!»

«Я ушел с чувством, что в Кремле обрушились с нападками на Лужкова, — пишет Хоффман, — потому что у них не было преемника для Ельцина, и они не знали, что делать. Жарким и ветреным августовским днем я шел после встречи по выложенной булыжником Красной площади. Осенний политический сезон был еще далеко, интриги и взаимные обвинения казались бессмысленными. Я должен был догадаться, что намеки Кремля не были случайными. Березовский никогда не отдыхал. Всего несколько месяцев назад, защищаясь от нападок Примакова, он скрывался от прокуроров и людей в масках, врывавшихся в офисы его компаний. Теперь этот сгусток энергии вернулся и готовился к нанесению удара».

События не заставили себя долго ждать — Березовский обрушил на Лужкова все подконтрольные СМИ. Изящная игра царедворца быстро подкосила столичного мэра. Ключевой фигурой медиавойны был неутомимый, грубоватый тележурналист Сергей Доренко, который как мог изгалялся над градоначальником. Например, в одном из эфиров он показал ряд быстро сменяющихся кадров. Сначала Лужков в кабинете мэра критикует кремлевский «режим» и больного Ельцина; затем Лужков на эмоциональном митинге в ходе президентской кампании 1996 года поддерживает Ельцина. «Я говорю: Россия, Ельцин, свобода! — выкрикивает Лужков на митинге. — Россия, Ельцин, победа!» Толпа ревет: «Россия! Ельцин! Наше будущее!» Доренко ничего не сказал — в этом не было необходимости. Он разгромил Лужкова.

Даже после смерти Бориса Абрамовича Юрий Лужков не простил ему тотального удара, лишившего шанса претендовать на президентское кресло: «Мне Березовский сделал все, что мог. Но я бы не хотел распространяться по этому поводу, сводить личные счеты, так как речь идет о покойнике. Могу только повторить, что ничего хорошего он своей бурной деятельностью ни в России, ни когда уехал из страны, не сделал. Желания встречаться с таким человеком, про которого даже нельзя сказать «Господь с ним!», так как Господь его не примет, у меня никогда не было».

Действительно, железный хозяин Москвы был растерян: всегда всеобщий любимец — теперь растоптан Доренко, унижен… Он стремительно терял авторитет, репутацию и веру в собственную политическую судьбу. В октябре занимавшийся проведением опросов по заказу Кремля Фонд общественного мнения сообщил, что положение Лужкова пошатнулось. В январе 15 процентов опрошенных сказали, что на президентских выборах проголосуют за Лужкова. В октябре их число упало до 5 процентов. Его жена Елена Батурина тогда заявила: «Политика, с моей точки зрения, очень трудный выбор для Юрия Михайловича. В политике не всегда прибегают к достойным приемам. Он растерян. У него много принципов, а его противники очень часто вообще их не имеют». Лужков был непривычен к критике, к такой игре, которую ему предложил Березовский.

«В конце кампании по выборам в парламент, — вспоминает Хоффман, — уязвленный и расстроенный Лужков провел последний митинг в Москве на Васильевском спуске недалеко от Красной площади. Когда собралась толпа, было уже темно. Сзади сиял собор Василия Блаженного, ярко освещенный прожекторами. Это был трудный момент для Лужкова. На этом самом месте три с половиной года назад он горячо поддержал Ельцина. Теперь ему приходилось выкрикивать обвинения в адрес Ельцина, тщетно кричать на холодном вечернем воздухе, кричать так, что его голос отражался от кремлевских стен, возвышавшихся рядом. Лужков в своей фирменной кепке критиковал правящую верхушку, напомнил о пирамидах ГКО, обвале рубля, массовой приватизации. «Они боятся нас! — заявлял он. — Они боятся нас, потому что мы говорим, что нужно отдать под суд всех тех, кто допустил это беззаконие, разграбление государственной собственности и денег!» Мне показалось, что Лужков совершил огромную ошибку, потратив последние силы на борьбу с Доренко. Он мог провести мощную политическую кампанию, представив Москву в качестве образцового города, но не сделал этого. Я написал в своей записной книжке, что Лужков «хозяин в душе, приложивший определенные усилия, чтобы стать политиком, но Доренко и другие подкосили его, и он не знает, как на это реагировать».