Петр Лещенко - Петр Лещенко. Исповедь от первого лица

Наши с Зиночкой отношения можно сравнить с куском материи, которую тянут за оба конца. Материя натягивается все больше и больше, но до поры до времени не рвется. Но уж когда начинает рваться, то очень скоро из одного куска получается два. Нельзя доводить до разрыва, надо опомниться и перестать тянуть за концы. Однажды я написал песню «Платочек» о платочке-любви, которую неосторожно разорвали. Когда же попробовал ее спеть, то разрыдался и понял, что исполнять ее не могу. Листок с «неприкаянной» песней лежит где-то в моих бумагах. Разрыв между нами произошел летом 1936 года в Риге, когда мы оба поняли, что стали чужими друг другу. После этого семьи уже не было, было два человека, имевших общего ребенка и живших под одной крышей. Сам я рос без отца, я вообще не знаю, кто был мой отец. Мать о нем никогда не рассказывала, а на мои вопросы отвечала: «Не стоит он того, чтобы о нем вспоминать». Мне очень хотелось, чтобы у моего сына были и мать, и отец. Ради Игоря я долго закрывал глаза на то, что происходило дома. Ради Игоря я пытался заново полюбить Зиночку. Пламя былой любви иногда удается разжечь, но лишь в том случае, когда этого хотят оба. Если хочет один, то ничего не выйдет. Все мои попытки наталкивались на ледяное безразличие Зиночки. Всякий раз она давала мне понять, что виновен в случившемся лишь я один, что она обижена на меня и прощать не собирается. В вину мне ставилось все — от совершенно несвойственного мне эгоизма до интрижек. Чем же были вызваны мои романы на стороне, которые Зиночка презрительно называла «интрижками»? Тем, что на стороне я находил то, чего мне недоставало дома, — внимание, симпатию, тепло. На стороне я чувствовал, что кому-то могу быть нужным я сам, а не мои деньги. Романы мои были недолгими, поскольку всякий раз я страдал от того, что изменяю жене, женщине, уже ставшей мне чужой, но все же продолжавшей оставаться моей женой. Страдания приводили к скорому разрыву. Я обещал себе, что изменил Зиночке в последний раз, но наступал день — и начинался новый роман. Только с Верочкой вышло иначе. Встретив ее, я сразу понял, что встретил настоящую любовь, ту единственную любовь, которая останется со мной до последнего вздоха. Невозможно было даже подумать о расставании с Верочкой. Сердце холодеет от таких мыслей. Но с Верочкой мы встретились только в 1942 году.

Я знаю, что виноват перед Зиночкой и сыном, но жизнь сложилась так, как она сложилась, и ничего уже исправить нельзя. Мне хочется только одного — восстановить отношения с ними. Будь Зиночка другой, мы могли бы остаться друзьями, несмотря ни на что, и у Игоря был бы отец. Я пишу эти строки и надеюсь на то, что рано или поздно мы помиримся. Очень надеюсь.

В 1933 году один мой знакомый, Станислав Геруцкий, предложил мне открыть кафе на паях с ним и его приятелем Мариком Кавурой. Они вкладывали большую часть денег, необходимых для открытия заведения (по 40 % каждый), а я добавлял 20 % и обеспечивал кафе клиентуру своими выступлениями. В то время в Бухаресте было столько кафе и ресторанов, что без хорошей приманки для публики нечего было думать о том, чтобы начать дело. Я уже писал о том, что связался с Геруцким и Кавурой и вообще с ресторанным делом только ради Зиночки. Я хотел компенсировать то, что потерял на афере Мейера. Кафе, которое называлось «Касуца ностря», в переводе с румынского «Наш домик», прибыли не приносило. Я задумал его (задумки все были моими) как уютное заведение, которое может стать вторым домом для моих поклонников. Ставка была сделана не на шик с блеском, а на уют и покой. Оказалось, что публике нужно другое. Весной 1935 года мы с компаньонами решили закрыть кафе, а в ноябре того же года открыли на Каля Викиторией ресторан «Лещенко» [42] Дом по адресу: Бухарест, улица Каля Викиторией (Calea Victoriei), 2, в котором находился ресторан «Лещенко», сохранился до наших дней. , в котором было много блеска. На втором этаже, над рестораном, находилось несколько квартир. В самую большую переехали мы с Зиночкой и Икки, одну поменьше предоставили Зиночкиной матери, а оставшиеся две, тоже небольшие, я оставил для друзей. Получилось у меня при ресторане что-то вроде гостиницы. Я предлагал матери с отчимом объединить эти две квартиры в одну, чтобы они с сестрами там поселились, но отчим наотрез отказался. «Что мы — цыгане, чтобы всем табором вместе жить?» — глупо пошутил он. Отчим любил проехаться по адресу цыган, хоть и знал о том, как хорошо я к ним отношусь. В детстве и юности у меня было много друзей среди цыган, и я о них вспоминаю с теплотой. Хорошие были люди. Если ты цыгану друг, цыган с тобой последним поделится.

Ресторан оказался более удачной затеей, нежели кафе. Прибыль он начал приносить вскоре после открытия, но, как я уже писал, мне от той прибыли доставалось мало. Если бы я в то время, будучи на пике своей известности, заключил бы с Кавурой и Геруцким эксклюзивный контракт, то получил бы то же, что выплачивалось мне в виде прибыли, и бесплатную квартиру в придачу. То, что я жил над рестораном, тоже привлекало в него публику. Постоят на улице, поглазеют на наши окна, да зайдут в ресторан. Признаюсь честно, что я никогда не понимал подобного интереса. Одно дело — слушать мое пение и другое — стоять под окнами, ожидая увидеть меня в домашнем халате. Некоторые «поклонники» доходили до того, что рассматривали наши окна в бинокли из дома, расположенного напротив. Зиночку это возмущало, а меня скорее забавляло. Правда, из-за таких вот наблюдателей нашей частной жизни нам иногда приходилось днем задергивать шторы и сидеть при свете.

Охлаждение наших с Зиночкой отношений, к огромной моей радости, не отразилось на отношениях ее с моей матерью и моими сестрами. Она с удовольствием и очень добросовестно занималась с Валечкой и Катюшей. Научила их танцевать так же хорошо, как танцевала сама. И петь тоже научила, но пение моих сестер не шло дальше куплетов. Я надеялся, что сестры будут петь так же хорошо, как и мама, а то и лучше нее. Мама пела замечательно, голос у нее был сильным и приятным (низкое контральто). Если бы она стала артисткой, то непременно прославилась бы.

«Трио Лещенко» (Зиночка, Валечка и Катюша) сопровождало меня на гастролях. Трио танцовщиц выгодно выделялось на фоне дуэтов и больших ансамблей своей оригинальностью. Валечка очень скоро превзошла Зиночку, а стеснительная Катюша поначалу немного отставала от них, но годам к 17 начала танцевать не хуже Зиночки. В танце Катюша отставала от сестры, но зато у нее открылся другой дар. Она придумывала новые номера с такой легкостью, будто всю жизнь только этим и занималась. Очень важно не просто исполнить танец, а вложить в исполнение какую-то изюминку, чтобы отличиться от прочих танцоров. Публика не любит однообразия. Тот, кто просто танцует, не будет пользоваться ее любовью, как бы хорошо он ни танцевал. Каждый номер должен быть представлением, сценой из спектакля, иначе публике будет скучно. В хорошенькой головке Катюши было столько «изюминок», что все мы просто диву давались — в кого она уродилась такой выдумщицей? Доход от выступлений делили на троих поровну, хотя по обычаю Зиночке, как наставнице, полагалось получать вдвое больше. Но она сама настояла на том, чтобы дележ проходил не как принято, а по-родственному. После нашего расставания, оборвав все отношения со мной, Зиночка не стала делать того же с моими сестрами. Они продолжают общаться, но с одним условием, которое поставила Зиночка — ни слова обо мне. После развода она вычеркнула меня из своей жизни, и я бы мог принять это ее решение, если бы у нас не было сына. А так получилось, что она приняла решение за одиннадцатилетнего Игоря, оторвала его от меня, внушив, что я плохой, хотя на самом деле суть заключалась не в моих качествах, а в том, что мы стали чужими друг другу.