Петр Демидов - На службе у бога войны. В прицеле черный крест

— Ай да комиссар, видать, большой оригинал!

Я понимал, что комиссарская оригинальность мне может выйти боком, хотя правоту свою готов был отстаивать и дальше. Правда, по молодости я тогда не придал значения очень важному обстоятельству: «институт комиссаров» в годы Великой Отечественной войны продолжал действовать, как и в гражданскую, может, даже пожестче. Комиссар имел больше прав, чем командир, и единоначалия, как такового, не существовало. Любой приказ должен быть скреплен комиссарской подписью, если ее не было, приказ не имел силы.

Мысль о том, что я нажил себе врага в лице Вайнштейна, оправдалась. Хорошо, что у него хватило ума не докладывать об инциденте вышестоящему начальству, но на меня он заимел «зуб». За сентябрьские бои я вместе с командиром батареи был представлен к ордену Красного Знамени. Комбат орден получил, а я не получил ничего. Когда пришел приказ наркома обороны о представлении к очередному званию офицеров, которые находились на фронте более трех месяцев, меня снова обошли. Стало ясно, что пока я нахожусь под властью Вайнштейна, ходить мне в лейтенантах до окончания войны, да и боевые награды будут цеплять себе на грудь такие комиссары. Надо искать возможность поменять место службы, хотя я и понимал, что на фронте это сделать не так просто.

Как бы ни складывались обстоятельства, я уже имел некоторый жизненный и фронтовой опыт, помнил золотое правило одного из преподавателей артиллерийского училища майора Рыкова: безвыходных положений не бывает. Вспомнил, что со мной в артполк прибыло около десятка выпускников. Среди них — Юра Забегайлов. Еще в спецшколе мы с ним стояли рядом в строю, постоянно общались и в училище. Все его звали «Негусом», наверно, за курчавые черные волосы, как у царствующей абиссинской особы. После войны «Негус» стал генерал-полковником, заместителем командующего ракетными войсками страны.

Забегайлов служил офицером штаба и по совместительству выполнял обязанности адъютанта начальника артиллерии 286-й стрелковой дивизии полковника Коробченко, впоследствии тоже крупного военачальника, генерал-полковника, начальника Военно-артиллерийской академии.

Коробченко — типичный украинец, невысокого роста, с круглым лицом и объемистым животом, довольно подвижный, энергичный, грамотный офицер, любитель выпить «на халяву». Когда он первый раз приехал на батарею, я пулей вылетел навстречу высокому гостю. В своей землянке угощал его водкой, при этом извинялся, что у меня нет приличной закуски. Приложившись к фляге, полковник садился на снарядный ящик и расспрашивал меня о боях, о делах батареи, но ни разу не поинтересовался бытовыми условиями, в которых живут мои бойцы.

Как-то по пути в полк Коробченко снова заглянул на наш островок. Причем, инициатором визита был он сам. Сказал своему адъютанту: «Давай-ка, Юра, заедем к твоему другу и послушаем байки о том, как его батарея била немецкие танки». Это означало, что начальство желало выпить и демократично поболтать с «низами». Что уж тут скрывать, дело прошлое, фронтовое. И заезжали, и выпивали, и болтали. Спиртное у меня всегда водилось. Я человек непьющий, и свои наркомовские сто грамм сливал во фляжку. Так что друзей всегда было чем угостить.

Пока Коробченко беседовал с моими батарейцами, я увел Забегайлова в сторону и рассказал ему о столкновении с комиссаром полка Вайнштейном. «Негус» удивленно поднял брови:

— Хочешь перевестись в другой полк?

Я не скрывал своих намерений:

— Сам понимаешь: житья Вайнштейн мне не даст. Черт с ним, этим комиссаром, обидно только — все получают ордена и медали, а этот замухрышка всегда вычеркивает меня из списка.

— Все, Петя, я тебя понял. Можешь не волноваться, постараюсь с Коробченко уладить этот вопрос.

И «Негус» поспешил к своему патрону.

Наше «сидение» на болоте продолжалось до декабря 1941 года. К этому времени немцы создали второе кольцо блокады вокруг Ленинграда. Но мы знали, что город живет и борется, работают многие предприятия, дающие фронту оружие, люди ходят в театры и кинотеатры, читают газеты. Самой страшной для жителей города была именно эта зима. Голод, цинга, дистрофия убивали людей тысячами. Хорошо, что в самом начале войны я посоветовал матери уехать в деревню на Рязанщину, а то бы, наверно, мы с ней никогда и не свиделись. Ведь только в ноябре 1941 года начала действовать ледовая трасса на Ладоге — «Дорога жизни», как ее называли ленинградцы, по которой в город шло продовольствие, а из города вывозили женщин, стариков и детей на Большую землю.

На фронте положение было не лучше, чем в городе. Гитлеровские войска, перейдя в наступление на Волховском направлении, захватили Тихвин, перерезав таким образом коммуникации 54-й армии, по которым шло продовольствие, вооружение и боеприпасы частям Красной армии, действующим на внешнем кольце обороны Ленинграда. Голод стал мучить и нас. Продукты для батареи и сено для лошадей снабженцы завозили с большими перебоями. Лошадям приходилось давать ветки деревьев, срезанные в лесу. Их мелко рубили, по возможности запаривали, смешивали с сеном или соломой. Наше тягло стало дохнуть от бескормицы. Болели и люди. Одно время я передвигался по огневой позиции с палочкой, не слушались ноги, кружилась голова, голод давал о себе знать.

Как-то меня вызвали в штаб дивизиона на совещание. Проезжая до основания разрушенную деревню, от которой остались лишь кирпичные трубы да почерневшие от огня ветлы, я решил опробовать свой пистолет, из которого давно не стрелял. К тому же хотелось посмотреть, как будут взрываться бронебойно-зажигательные пули: на вооружение недавно поступили новые боеприпасы. Произведя несколько выстрелов, не обнаружил, чтобы пули что-то пробивали или зажигали. Ударяясь о кирпич, они рвались лишь маленькими огненными шариками. Разочаровавшись в новинке, я выстрелил по стае ворон, сидевших на ветках. Птицы лениво вспорхнули и, описав круг, опустились на дорогу, чтобы поискать себе пищу в конском навозе. Тут во мне проснулся азарт охотника. Подстрелив трех ворон и положив трофеи в переметную суму, двинулся дальше.

Дома, передавая ординарцу трофеи, в суме обнаружил только двух ворон, третья, видимо раненая, оклемалась, сумела выбраться и убежала в лес. Но все равно «вороний» суп оказался вполне съедобным. С тех пор кто-то из нашей команды охотился на эту совсем не промысловую птицу, которая частенько попадала к нам на стол.

За все время окопной жизни, если мне не изменяет память, один раз на обед у нас был настоящий глухарь. Пробираясь на батарею, командир огневого взвода заметил на замерзшем болоте лакомившегося клюквой глухаря. От такого зрелища у взводного даже ноги подкосились. Прибежав в землянку, он схватил автомат и пулей помчался на болото. Глухарь, как ни в чем не бывало, продолжал спокойно склевывать ягодку за ягодкой. Раздалась очередь, и расцвеченный петух пал жертвой своей беспечности. Для такого случая я тогда не пожалел фляжку с наркомовской водкой.