Эстер Маркиш - Столь долгое возвращение…

Летом мы получили второй отказ, восприняли его спокойно, в тот же день опротестовали. А 12 августа — в 19-ю годовщину гибели Маркиша — мы с Давидом решили устроить демонстрацию. Долго обсуждали место демонстрации — и остановились на Приемной Верховного совета, не в самом здании, а против входа в него, в самом центре Москвы, у самой Красной площади. После некоторых колебаний мы решили демонстрировать протест с желтыми шестиконечными звездами на груди — такие звезды на грудь евреям навешивал Гитлер. Надеть в Москве желтые звезды — дело в высшей степени рискованное: власти очень не любят, когда им напоминают о тоталитарной основе их режима. Мы, однако, рассчитывали на то, что, будь мы арестованы именно 12 августа — это привлечет к нашему несчастью мировое общественное мнение, это заставит Советы отпустить нас. Сам Маркиш помог бы нам в день своей гибели.

Операция была нами тщательно продумана. Мы должны были явиться в Приемную к открытию, вручить дежурному письмо. В письме сообщалось, что мы собираемся демонстрировать в знак протеста против насильственного удержания нас в СССР, а желтые звезды — напоминание о том, какие чудовищные жертвы принес еврейский народ фашизму и антисемитизму. В письме указывалось также, что мы избрали для демонстрации это место и этот день, потому что у Маркиша, погибшего девятнадцать лет назад, нет могилы, куда бы мы могли придти.

О демонстрации было сообщено накануне иностранным корреспондентам. Было составлено нечто вроде плана дежурств молодых ребят — активистов братьев Кримгольд, Виктора Яхота, некоторых других. Они должны были находиться невдалеке от нас, и после нашего ареста тут же дать знать об этом.

Нас, однако, не арестовали — КГБ, как видно, сочло, что это было бы слишком.

Ровно в десять утра подали мы письмо дежурному Приемной.

— Это письмо — коллективное? — с подозрением спросил дежурный, признавший, по-видимому, в Давиде, подававшем письмо, еврея.

— Нет, — сказал Давид.

Он не хотел, чтобы письмо было распечатано и прочтено немедленно — это могло привести к задержанию нас здесь же, в помещении приемной. А коллективные письма принимаются советскими чиновниками с большой неохотой, либо вовсе не принимаются, либо прочитываются на месте — и не принимаются после прочтения.

Выходя из приемной, мы прикололи желтые звезды. Сделать это до вручения письма мы, естественно, не могли — нас бы задержали немедленно. Мне неизвестен случай демонстрации с желтыми «звездами Давида» до 12 августа 1971-го, и у нас были все основания полагать, что советские власти отнесутся к появлению в самом сердце Москвы людей с «желтыми заплатами» весьма болезненно.

Тем временем среди московских евреев-«израильтян» пошел слух о том, что мы вышли на демонстрацию. Мы с Давидом стояли на обочине узкого тротуара, и мимо нас шла нескончаемая толпа пешеходов. Среди них мы замечали то и дело знакомые лица: то были знакомые и друзья, пришедшие проверить справедливость разнесшегося слуха.

Сразу же после того, как мы вышли из Приемной, к нам подошли иностранные корреспонденты — представители западных газет и телеграфных агентств. Мы передали им копию письма Подгорному и дали интервью. Дело наше, собственно, было сделано — теперь можно было со спокойной душой дожидаться ареста.

Следом за журналистами появились кагебешники. Их было много, они стояли за ближайшим углом, ходили мимо — в своих дурацких черных очках, с газетами подмышкой. Некоторых из них мы уже знали в лицо — то были агенты, «работавшие» с евреями, появлявшиеся то в Шереметьево, то близ ОВИРа, то около синагоги. Гебешники подослали к нам милиционера, дежурившего у входа в Приемную.

— Что это вы тут торчите с самого утра? — грозно спросил милиционер. — А ну, проходите!

— А что, — спросил Давид, — разве здесь запрещено стоять?

«Мудрый» блюститель порядка не нашелся, что ответить — стоять здесь, действительно, не возбранялось законом.

— Мы будем стоять здесь до шести вечера, — продолжал Давид. — А почему — об этом написано в письме, которое мы передали в Приемную.

— Документы! — потребовал милиционер.

Мы протянули ему паспорта, и он проверил их.

— Уходите, — повторил милиционер. — А не то я вызову сейчас наряд, и вас живо отсюда уберут!

— Пожалуйста, — сказала я как можно спокойней. — Вызывайте.

Тем временем наши друзья во главе со Слепаком отправили телеграмму в три адреса: Подгорному, Брежневу и Косыгину. Авторы требовали дать нам разрешения на выезд. Телеграмма заканчивалась словами: «Фараон, отпусти мой народ!»

После двух часов дня агентов КГБ стало меньше — видимо, они ушли обедать. Мы изнывали от жары, стоя под лучами палящего солнца. Люди, проходившие мимо нас по тротуару, с изумлением и испугом всматривались в наши желтые звезды, ведь советская пропаганда преподносит шестиконечную звезду евреев как символ фашизма. Однако в толпе мы не видели недоброжелательных лиц. Некоторые смотрели на нас с любопытством, другие — с участием. Евреи реагировали особенно остро: либо убыстряли шаг, либо останавливались, как громом пораженные.

Мы намеревались демонстрировать до шести часов вечера, а приемная закрылась в пять. Убедившись, что мы не ушли сразу после закрытия Приемной, агенты КГБ усилили свою активность: они, как видно, не могли предугадать наши планы, и это тревожило их. Вновь подослали они к нам милиционера — с угрозами, с грубостями.

Не добившись от нас ничего, милиционер прогнал наших еврейских ребят, со стороны наблюдавших за ходом демонстрации.

Ровно в шесть, после восьмичасового голодного и безводного стояния (у меня сильно отекли ноги, и я чувствовала себя неважно), Давид сошел с тротуара на мостовую, чтобы остановить такси.

— Ты куда полез на проезжую часть?! — заорал, бросаясь к нам, милиционер. — Я вас сейчас арестую за нарушение правил уличного движения!

Мы сели в такси и уехали домой, где нас ждали с волнением и тревогой наши друзья.

Как и можно было ожидать, демонстрация наша не принесла немедленных результатов.

Мы, однако, не унывали и изобретали новые методы сопротивления. Приближались очередные выборы, и жителям нашего района было объявлено, что нам предстоит отдать свои голоса за Косыгина. Мы к тому времени получили уже третий отказ, и среди адресатов, которым направляли мы наши безответные жалобы, Косыгин занимал не последнее место.

За две недели до дня выборов мы написали и отправили Косыгину очередное письмо. В нем мы просили «нашего кандидата» похлопотать по нашему делу. В случае получения ответа от Косыгина, писали мы, наши голоса будут отданы ему. Поскольку других кандидатов не было, то, выходит дело, при неполучении ответа голосовать за Председателя совета министров мы не пойдем.