Лев Энгельгардт - Записки

Болезнь светлейшего князя стала усиливаться, но он не хотел принимать никаких лекарств, вопреки медиков Тимона и Массота; и, будучи в жару, мочил себе голову холодною водою [139].

Генерал М. Ф. Каменский, видя, что его на службу не требуют, приехав в Петербург, просил императрицу о позволении ехать в армию для свидания с своим сыном, служившим тогда подполковником в Московском полку, которого [сам] он был шефом. Государыня ему сказала: «Это от вас зависит». Каменский, приехав в Яссы, чрез несколько дней просил светлейшего князя позволить ехать увидеть свой полк; князь его удержал один день, но в самое то время, не сказав ему ни слова, послал курьера с приказанием о сформировании большого Екатеринославского полка, как было сказано. Каменский приезжает в лагерь под Рябую Могилу, но полк его Московский не существует. Все сие служит доказательством, что служба его императрице была неугодна и каковое неуважение имел к нему светлейший князь.

В исходе августа армия вступила в зимовые квартиры. Четырехбатальонного старого Екатеринославского полка штаб-квартира расположена была в Яссах, а вновь присоединенных 6 батальонов — в Ботушанах. От нового моего полковника Булгакова при оных батальонах определен я [был] премьер-майором и для продовольствия всего полка артиллерийских и подъемных лошадей, которых было более тысячи; хотя и были при оных батальонах два подполковника, Мягкой и С. М. Каменский, но они в командование полка и мои распоряжения не вмешивались.

В сентябре прибыли полномочные турецкие министры трактовать о мире; но открытие конгресса отложено было до октября. Нашими министрами назначены были: г[енерал]-п[оручик] Самойлов, г[енерал]-м[айор] Де-Рибас и бриг[адир] Лашкарев.

Между тем болезнь светлейшего князя более и более усиливалась; он, чувствуя изнурение своих сил, послал курьера с повелением командующему войсками в Крыму, генералу Каховскому, чтобы он прибыл принять в заведование его армию, во время отлучки своей, намереваясь отъехать в Николаев. Пятого октября в сопровождении племянницы его, графини Браницкой, отправился он в путь. Проехав от Ясс 30 верст, князь почувствовал приближение смерти, велел остановиться и вынесть себя из кареты; лег на разостланный на дороге плащ и в объятиях своей любимой племянницы, гр. Браницкой, испустил дух. Тело его перевезли в Яссы [140].

Кабинет-секретарь императрицы, генерал-майор Василий Степанович Попов, управляющий всеми делами при светлейшем князе, приехав в Яссы, явился у Каменского, объявил ему о смерти главнокомандующего, как старшему, или, лучше сказать, одному и бывшему тогда генерал-аншефу, и требовал от него приказаний. Каменский, удивясь скорой кончине светлейшего князя, потребовал тотчас от Попова отчета в делах и экстраординарных суммах. Тот отвечал, что он кабинет-секретарь ее величества, что он был не при армии, а единственно при особе светлейшего князя, почему отчета никакого и дать не может.

Каменский вышел из себя, побежал к дежурному генералу В. В. Энгельгардту, страдавшему тогда злою лихорадкою и смертью дяди и благодетеля своего сраженному. В той же комнате лежала в беспамятстве сестра его, графиня Браницкая. Каменский требовал от него по дежурству дел, тот отвечал: «Видите, ваше высокопревосходительство, в каком я положении, и прикажите явиться к себе при дежурстве находящимся штаб-офицерам: я не в силах головы поднять». Каменский бросился в дежурство, бил [всякого], кто с ним только встречался: солдат, молдаван и жидов, как будто сумасшедший [141]. Отдал приказ в армию, что вступает в командование оной. Тотчас отправил в Ботушаны курьера за сыном, чтобы послать его к императрице с известием о смерти светлейшего князя. Но Попов отправил того же дня от себя донесение [142].

Как все генералы тогда были в Яссах, не имея никакого Начальства, а полками распоряжалось главное дежурство, то Каменский потребовал, чтобы генералы дали о себе сведения, кто чем командует. Многие из них желали иметь его начальником, полагая, что Каховский не имел больших дарований, и те к нему и явились. А другие, зная его нрав, предпочитали более Каховского; те отозвались, под разными предлогами, что не состоят при армии, как-то Самойлов и Де-Рибас объявили, что они при конгрессе, а многие нашли другие отговорки.

После смерти светлейшего князя чрез два дня приехал и Каховский и отдал приказ, что по ордеру покойного главнокомандующего вступает в командование армией. Тут началась у них [с Каменским] брань: оба делали приказания и распоряжения, противные один другому.

Каменский, видя, что большею частью склонялись более к Каховскому, созвал на совет всех генералов и предложил им: кому из них двух командовать армиею? Артиллерии генерал-майор И. М. Толстой сказал: «Ежели бы они знали, что созваны для избрания себе командира, то, конечно бы, из них никто не приехал; ибо, быв в самодержавном правительстве, должно повиноваться властям, поставленным от императрицы, а не выбирать себе начальника». Кн. Г.С. [Волконский] сказал, что он «повинуется повелению покойного светлейшего князя, которому известна была воля государыни, ибо как ваше высокопревосходительство были лично в Яссах, то князь и мог бы поручить вам командование армиею, и не было надобности для того посылать за М. В. Каховским». Все почти приняли сторону Волконского. «Итак, — сказал Каменский, — вы отрекаетесь мне повиноваться — быть по сему».

После сего Каховский уже бесспорно сделался главнокомандующим. Ежели бы Каменский обошелся хорошо с Поповым, то наверное бы остался командиром армии.

Между тем приготовляли похороны светлейшему князю. Я потребован был для церемонии оной. Проезжая квартиры старого Екатеринославского полка, заехал на квартиру унтер-офицера, чтобы он нарядил мне две перемены лошадей; нашел у него несколько старых гренадер, которые хотели было выйти; я их остановил и начал с ними разговаривать. Между прочим спросил: «Скажите, ребята, вы были 3-го гренадерского полка, всегда были при главной квартире славного нашего фельдмаршала [Румянцева] и были его любимым полком; потом также был полк сей при покойном светлейшем князе и также его любимым полком, в котором он был и шеф; один из них уже умер, а другой так стар, что, конечно, никогда уже не будет командовать армиею; кого из них вы более любили?» Один гренадер отвечал: «Покойный его светлость был нам отец, облегчил нашу службу, довольствовал нас всеми потребностями; словом сказать, мы были избалованные его дети; не будем уже мы иметь подобного ему командира; дай Бог ему вечную память!» Тут он прослезился, отер свои глаза; но вдруг глаза его оживились, приосанился и сказал: «А при батюшке нашем, графе Петре Александровиче, хотя и жутко нам было, но служба была веселая; молодец он был, и как он, бывало, взглянет, то как рублем подарит, и оживлял нас особым духом храбрости».