Василий Малкин - Карпатские орлы

Эффективная форма политической работы с пополнением — индивидуальные беседы, которые непринужденно, по-товарищески велись между нашими «старичками» и новичками. От политработников при этом требовалось создавать необходимые условия для подобных бесед, поощрять их.

Гвардии старший сержант И. В. Нечесов, человек пытливый, вдумчивый, рассказывал нам с П. Г. Поштаруком, как он оказался невольным свидетелем интересного разговора, происшедшего между «старым» бойцом из 2-го батальона и новичком, который поступил в полк из госпиталя.

— Уж поздно, лежим мы, многие спят, а эти двое вполголоса разговаривают. Я все слышу… «Что там, в госпитале?» — спрашивает «старик». «Да ничего, харч подходящий и лечат, только скучновато, а побродить по городу — ни-ни. Говорят, беспорядок только разводите. А у вас тут как? Тяжело воевать в горах-то?» — «Когда как. А в общем-то, немец дает прикурить, каждый день волокут то в санчасть, то к музыкантам — они у нас, как похоронная команда, музыканты-то. Ну а мы им даем, фрицам-то, еще почище. Ну и скажу я тебе опять же так: в горах да в лесу, если ты не на арапа, а с умом воюешь, всегда можно жизнь свою сохранить». — «Так ведь умный ты или там глупый, пуля или тот же снаряд этого не разбирает: трах, бах — и нет тебя». — «Это верно, когда приходится воевать в открытом поле, это уж тогда как тебе подфартит. А в горах, если ты хитрее противника, есть где укрыться — ты его видишь и, значит, бьешь, а он тебя — нет. Вот я расскажу тебе случай…» И пошел рассказывать, — сообщил Нечесов, — как он, этот боец, со своим сержантом перехитрили немцев: пропустили в глубь своей позиции пятерых вражеских солдат, а сами укрылись за выступом скалы и с фланга обстреляли их.

— Я стал засыпать, — рассказывал далее Нечесов, — но солдаты все шептались. Я сделал усилие, чтобы не спать, и услышал, как новичок спросил: «А в хозвзводе нельзя у вас устроиться?» «Вишь чего захотел, — с усмешкой в голосе ответил «старик», — этак и я бы не против, но ведь, браток, стыдно, вот ты какой породистый, вроде как откармливали тебя, и повоевать не грех. Да и то знай: если и пристроишься каким разом в хозячейку какую ни на есть, все равно ненадолго — начальник штаба после первого же боя выметет тебя на пополнение роты. Так что и не пытайся». «Н-да-а, — протянул новичок. — А как ваш ротный?» — «Да ничего, к хорошим по-хорошему, а плохие пущай не жалуются…»

Оба замолчали и вскоре заснули.

— А я еще лежал и думал, — говорил Нечесов, — постигал простой вывод политграмоты: какая это великая сила — коллектив, боевой, здоровый, хорошо направленный.

В полковой батарее служили командир огневого взвода и парторг гвардии лейтенант А. С. Оничко, старшина батареи Н. Ф. Харченко да еще несколько сержантов — они были живой историей подразделения, носителями и хранителями, пропагандистами боевых традиций.

В свое время агитатор полка Яков Гора говорил: «Хорош у нас парторг батареи Оничко. Врос в батарею. Перевести его в другое место — потускнеет, будет уже не тот Оничко, здесь же он хранитель всех ее лучших традиций…»

Именно такие ветераны, как Оничко, играли первую скрипку в пропаганде боевых традиций. Взводным командиром А. С. Оничко назначили с должности старшины батареи в январе 1944 года. Тогда же ему было присвоено звание младшего лейтенанта. В 1938 году 20-летнего колхозного парня из села Слободки Сумской области призвали в Красную Армию, и вот уже шесть лет он служит в одной и той же батарее, сначала красноармейцем, потом — младшим командиром. Появившись в батарее с группой новобранцев, Алексей назвался «Онычко» и некоторое время упорно отстаивал это произношение. Но не менее упорно вся батарея (безо всякого умысла, конечно, а просто потому, что ребятам так было привычнее, на русский лад) звала его Оничко. Со временем он и сам привык к такому произношению и везде уже подписывался «Оничко». В сорок третьем его приняли в члены партии, а спустя несколько месяцев он стал парторгом батареи.

Была страсть у Оничко, особенно сближавшая его с людьми, — любил он песню. К счастью, нашелся в батарее еще один прирожденный талантливый песельник, старшина батареи Харченко. У того голос был еще звонче, чище. Вдвоем с Оничко они всегда и запевали. И вся батарея с ними пела — да как пела! Как, бывало, затянут «Ой туманы мои, растуманы» или еще какую — все в полку останавливаются, где бы их песня ни застала, и слушают.

В те дни, когда полк находился на переформировании, мы получили несколько ротных библиотечек. По рукам пошли книги Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Шолохова, Алексея Толстого, Эренбурга, Твардовского, Симонова, Суркова, Горбатова. Книга была неизменной спутницей красноармейца.

Где бы и в каких бы условиях полк ни находился, мы, политработники, не ослабляли внимания к воспитанию у воинов ненависти к гитлеровским захватчикам. Вот и теперь, находясь на переформировании, этой теме мы посвятили беседы, политинформации, встречи молодых красноармейцев с очевидцами зверств фашистов. Полковой комсорг Михаил Хорошавин и комсорг 2-го батальона гвардии младший лейтенант Туманов собрали в батальоне среди молодежи материал о зверствах, чинимых немецко-фашистскими оккупантами на захваченной ими советской территории. Каждый написал свое, лично пережитое, потому свидетельства получились живыми, неопровержимыми. Свидетельствами очевидцев Туманов заполнил боевые листки и дал прочесть их всем бойцам. Красноармеец Василий Грищенко, например, писал: «В нашей семье фашисты сожгли дом, сестру Христинию угнали в Германию, в рабство. А семью нашего соседа, коммуниста, его четверых детей и жену сожгли на костре, это я видел своими глазами. 947 дворов было в нашем селе, оккупанты сожгли 945. Сколько горя пережили мои односельчане! И долг мой, святой долг — отомстить фашистскому зверю!»

Рядовой А. Бокоушин поведал о том, что в его селе оккупанты установили виселицу, вешали коммунистов, колхозников. Грабили, отбирали скот, хлеб, одежду. Многих жителей угнали в Германию, в их числе сестру Бокоушина — Лиду.

Красноармеец Саврасов рассказал о том, что в их деревне был размещен лагерь военнопленных. Каждый день на глазах у местных жителей убивали пленных. «Моему отцу, — писал Саврасов, — гитлеровцы приказали закопать в яму двух красноармейцев живыми, но отец отказался, убежал, его поймали и расстреляли».

Каждый боевой листок с рассказом очевидцев зверств заканчивался клятвой бойцов мстить гитлеровским извергам, священным девизом: «Смерть немецким оккупантам!»

После непродолжительного затишья 4-й Украинский фронт перешел в наступление: 20 ноября — 18-я армия, а 23 ноября — 1-я гвардейская армия, наносившая удар на Михальовце, Чемерж. 1-я гвардейская армия, форсировав Ондаву, 2 декабря освободила город Сечевце. Части фронта вышли на рубеж, с которого начиналась Кошицкая операция.