Дмитрий Шелестов - Время Алексея Рыкова

Впрочем, ближайшее время раскрыло нечто в корне иное: в действительности Сталин был совсем «не далёк» от такого отрицания. И это касалось не только Троцкого. Уже в начале второй половины 20-х годов фамилии многих крупных большевиков стали упоминаться с отрицательным знаком и все более уходить из широкого обращения. Хотя пора «рулевого большевизма» — так Калинин назовёт в конце 1929 года Сталина — ещё только близилась. Любопытны в этом смысле воспоминания К. Симонова о своих школьных годах, пришедшихся как раз на то время. «К троцкистам относились отрицательно, а к борьбе с ними как к чему-то само собой разумеющемуся. Но представления о Сталине как о главном борце с троцкизмом, сколько помню, тогда не возникало. Где-то до двадцать восьмого, даже до двадцать девятого года имена Рыкова, Сталина, Бухарина, Калинина, Чичерина, Луначарского существовали как-то в одном ряду. В предыдущие годы так же примерно звучали имена Зиновьева, Каменева, позже они исчезли из обихода».

Ясно, те несколько фамилий, что называет в своих воспоминаниях писатель, далеко не исчерпывают эпоху 20-х годов в лицах её большевистских деятелей. Но они указывают их основной общий политический адрес. В литературе его называют по-разному: старые большевики, ленинская гвардия, профессиональные пролетарские революционеры и т. д. Ленин считал, что их «можно назвать старой партийной гвардией».

Громадный, безраздельный авторитет её тончайшего в количественном отношении слоя имел в первые десять — двенадцать послеоктябрьских, лет определяющее значение в пролетарской политике большевистской партии. Уже из констатации этого видно, какую огромную, во многом даже решающую роль она сыграла в 20-е годы. Но приходится констатировать и другое: до сих пор нет ни одного специального исследования, ей посвященного. Это не значит, что она замалчивается. Во многих конкретных работах о ней так или иначе говорится. К их числу относятся прежде всего биографические очерки о старых большевиках, что неудивительно — для таких очерков исследование формирования ленинской когорты революционеров, её деятельности является, по существу, важнейшим.

Таковым оно является и при изучении деятельности Алексея Ивановича Рыкова, как дореволюционной, так и послеоктябрьской. Отсутствие обобщающих работ на данном историко-партийном направлении, конечно же, затрудняет это изучение.

Пожалуй, наиболее полно пока освещён процесс появления на рубеже XIX и XX веков когорты профессиональных пролетарских революционеров, их самоотверженность и полное личное бескорыстие в последующей неравной борьбе с самодержавием. В журнальных подшивках середины 20-х годов затерялся человеческий документ, который, однажды прочитав, не забудешь. Это — письмо группы старых революционеров, которые, отмечая, что время и болезни берут свое — ряды бывших подпольщиков редеют, — категорически выступали против того, чтобы их хоронили как-то особо, с почестями. Они подчеркивали, что вели борьбу, никогда не думая о личном, тем более о почестях, пусть даже посмертных…

С не меньшей самоотверженностью тысячи профессиональных революционеров-болыневиков, всего лишь менее года назад ведших нелегальную работу на фронте и в тылу, томившихся в тюрьмах, загнанных На каторгу или в ссылки, находившихся в «проклятом далеке» эмиграции, сделали в октябре 1917 года решающий шаг в овладении управлением страной, создании новой, советской государственности. Приход старой партийной гвардии в различные звенья аппарата Советской республики, к руководству её народным хозяйством и другими областями жизни страны — важнейшая проблема более широкой проблематики, связанной с превращением коммунистической партии в правящую политическую партию, с утверждением и защитой власти Советов в 1917–1920 годах. Разработка её, понятно, не может быть осуществлена на уровне изучения политических биографий. Подчеркнем, однако, что именно «закрытость» для научного осмысления деятельности многих видных большевиков ленинской когорты, сохранявшаяся в отношении целого ряда из них до последнего времени, не только искажала представления о значении старой партийной гвардии в жизни страны 1917—1920-х годов, но и негативно сказалась на разработке всей указанной проблематики.

И здесь вновь необходимо отметить важность создания не только отдельных биографических очерков, но и обобщающих работ о старой партийной гвардии в целом. Ведь только они могут проанализировать «сквозные» вопросы её истории, в том числе раскрыть состав, конкретное воздействие на утверждение и развитие советского общества, наконец, механизм определения политики партии этим тончайшим её слоем.

Он действительно становился со временем тончайшим. В декабре 1925 года Н.И. Бухарин, выступая на XIV съезде ВКП (б), отметил, что «у нас теперь на миллион членов партии приходится очень небольшое количество подпольщиков, кажется, около 8 тысяч». Тогда же Г.Е. Зиновьев назвал более точную цифру — 8,5 тысячи. Из них, по его данным, вступивших в партию до 1905 года (к этой группе старой партийной гвардии принадлежал и Рыков) было 2 тысячи, «вероятно, — добавил он, — половина полуинвалиды, выбывшие из строя». Вместе с тем коренные большевики хотя и становились все более тонким слоем в растущей массе членов партии, однако сохраняли в 20-е годы положение её верхнего, руководящего слоя.

Одной из проблем изучения их послеоктябрьской деятельности является соотнесение с ней деятельности членов партии, выходцев из других партий, главным образом из рядов меньшевиков. Их было не так уж и мало. На том же XIV съезде ВКП (б) партийцы этой категории составляли 10,2 % делегатов (на предыдущем съезде — 11,6 %). Известна четко непримиримая позиция Ленина по отношению к меньшевикам, вступившим в большевистскую партию позже начала 1918 года. Такой ленинский подход является ключевым при изучении политической жизни первых советских десятилетий. Однако он, и это было свойственно и для самого Ленина, не исключает строго дифференцированный анализ конкретной деятельности бывших меньшевиков, из среды которых вышли не одни вышинские, но и люди, искренне и честно служившие партии и делу социалистического строительства.

Требует более обстоятельного научного анализа и политическая судьба «межрайонцев», а также меньшевиков-интернационалистов, вступивших в большевистскую партию в основном летом 1917 года. Не секрет, что среди первых наиболее значительной фигурой был Л.Д. Троцкий, сразу избранный — на VI съезде РСДРП (б) — в ЦК партии. Выше говорилось, что было время, когда его фамилия нередко произносилась вслед за ленинской.

Борьба партии против троцкизма общеизвестна, и освещение её неотъемлемо от правдивой истории советского общества. Но соответствует ли такой правдивости односторонняя, чисто негативная оценка всей деятельности Троцкого в рядах большевистской партии, членом ЦК которой он был десять лет, а в 1919–1926 годах входил и в Политбюро? Конечно, в самое последнее время эта односторонность начинает рушиться. От традиционных эпитетов типа «иудушка» начался переход к трудному признанию, что по крайней мере в годы работы с Лениным, да и позже, Троцкий не был врагом революции и социализма. Но раз он таковым не был, то кем был — и прежде всего в те, ленинские и первые послеленинские годы? Вопрос непростой и поставлен совсем не только «ради самого Троцкого». Без его научно взвешенного анализа вряд ли можно пробиться к правде начальной главы советской истории и в том числе осуществить обоснованную критику её различных трактовок, включая вышедшую из-под пера Троцкого, которая реанимируется и сегодня.