Дмитрий Шелестов - Время Алексея Рыкова

Но могли ли они быть при этом и исключительными? Само по себе осуществление диктатуры, в том числе и пролетариата, невозможно вне единства двух названных выше сторон. Собственно, это и показано в приведенном определении. Руководя правительством диктатуры пролетариата, что Рыков не раз искренне и убежденно подчеркивал, он должен был, при всех своих устремлениях к демократизации общественной жизни, высоких личных качествах, обеспечивать осуществление такой диктатуры в полном её объёме. Конечно, можно сослаться на то, что так диктовали условия времени, Но в данном случае важно другое — признание противоречивости ряда черт политической биографии Рыкова. Кстати, начало заката её в этом смысле символично. Будучи лидером, действительно олицетворявшим «политическую и экономическую философию нэпа и смычки», что, в сущности, выражало отмеченные выше гуманные функции диктатуры пролетариата, глава правительства тем не менее поддержал одну из самых жёстких её сторон и дал в январе 1928 года согласие (вместе с другими членами Политбюро) на требуемые Сталиным чрезвычайные меры при проведении хлебозаготовок. Это в конце концов обернулось «изживанием» нэпа, извращением «смычки», многими другими тягчайшими социальными, экономическими и политическими последствиями, фактически превратившими в фикцию гуманные функции диктатуры пролетариата.

Весной 1923 года Рыков вместе со всеми делегатами XII съезда РКП (б) (напомним: это был съезд, на котором Ленин, будучи уже тяжело больным, отсутствовал) проголосовал за принятие резолюции по политотчету ЦК, с которым выступил Зиновьев. В её тексте говорилось: «Диктатура рабочего класса не может быть обеспечена иначе, как в форме диктатуры его передового авангарда, т. е. Компартии».

Этот тезис скорее всего не привлек бы особого внимания, так как в среде коммунистов и без того нередко употребляли выражение «диктатура партии». Однако чуть более года спустя Сталин, решив, что пришла пора пустить первый пробный шар против Зиновьева с Каменевым, неожиданно опубликовал в «Правде» одно из своих выступлений, в котором в том числе подверг критике тезис о диктатуре партии (не назвав прямо фамилию Зиновьева). С явно показной претензией на авторитетность в теоретических суждениях он демонстративно разоблачил проникновение «этой чепухи в партийную среду».

Этот эпизод засвидетельствовал распространение в кругах правящей партии определённых представлений, выражающих понимание её руководящей роли в стране. В свою очередь стремление свести эту роль к непосредственному диктату не могло не отразиться и внутри самой партии. В последнее время не раз отмечалось, что Сталин рассматривал партию как своего рода орден меченосцев внутри Советского государства. По этому поводу уже сказано немало справедливо разоблачительных слов. Подобные слова произносятся и в адрес Троцкого, считавшего партию неким подобием клана самураев.

Но не являлись ли эти доведённые до крайности высказывания двух выдающихся, как их назвал в 1922 году Ленин, вождей ЦК отражением внешне более сдержанных, но, по существу, близких к ним взглядов, формировавшихся среди партийно-государственных руководителей? Объективное изучение этого вопроса будет иметь важное значение и для политической характеристики главы Советского правительства [36] Заметим, что ещё в первые месяцы после победы Октября Рыков, характеризуя диктатуру пролетариата как «диктатуру сознательных выразителей рабочего класса», считал, что она практически осуществляется через их авангард — большевистскую партию. «Что у нас сейчас, — говорил ой пять лет спустя, осенью 1924 года, — диктатура партии или класса? В свое время этот вопрос очень много дискутировался. Я думаю, что у нас сейчас диктатура рабочего класса, но рабочий класс не может захватить власти при помощи поголовно всех рабочих, а для захвата власти он организуется в партию. Поэтому партия есть функция рабочего класса, и диктатура рабочего класса выражается в диктатуре партии. Но если рассматривать партию как функцию рабочего класса, то самый опасный момент в этой концепции лежит в разрыве партии и широких рабочих масс. Рабочий класс без партии не может захватить и удержать власть, но партия до тех пор руководит рабочим классом, пока является функцией всего рабочего класса, его большинства». .

Тем не менее уже сейчас можно отметить обнаружившееся в то время его определённое ужесточение в подходе к вопросам, связанным с партией. Свои задачи по созиданию новой жизни, подчеркивал Рыков в 1925 году, партия может «осуществить только в том случае, если сохранит всю большевистскую твердость своих рядов, дисциплинированную выдержку каждого члена нашей партии, каждой организации». Подобных высказываний Рыкова можно подобрать немало. Одно из его важных свойств заключалось в том, что все требуемое им от других коммунистов он относил и к себе, в том числе необходимость полного подчинения в интересах единства партии («твердости её рядов») воле большинства, как бы оно ни складывалось и что бы оно ни выражало. Не приближалась ли объективно такая безоговорочно жёсткая позиция к концепциям «ордена» и «клана» при всем том, что большевик Рыков был несомненным антиподом их авторов? Таков ещё один вопрос, развивающий предшествующий и, добавим теперь, важный не только для политической характеристики Рыкова, но и целого ряда других большевиков, входивших в высшее политическое руководство страны в 1926–1927 годах.

Установившееся в то время некоторое определённое равновесие его внутренних сил, а также взаимоотношений их основных лидеров — Сталина и Рыкова — в значительной мере было определено необходимостью решения общей задачи отпора и ликвидации нового и, пожалуй, самого сильного выступления оппозиции, возглавленной на этот раз отодвинувшими в сторону собственные противоречия Троцким и Зиновьевым с Каменевым,

Рыков оказался в данном случае неудачливым прорицателем. В середине января 1926 года он публично заявил: «Никаких дискуссий, прений внутри партии после решений XIV съезда не будет». Едва он высказал это мнение, как оно в течение нескольких коротких недель развеялось и заглохло во все более нарастающем шуме новой внутрипартийной схватки. И всё-таки такое мнение показательно, оно выразило его стремление к единству партии, веру, что и другие руководители во имя её единства откажутся от сотрясения страны дискуссиями, сумеют перешагнуть через свои политические амбиции и преодолеть их во имя общего дела.

Знакомство с речами Рыкова в 1926–1927 годах, направленными против оппозиции, а также с другими выступлениями, затрагивающими вопросы борьбы с ней, вызывает почти физическое ощущение, как нелегко давалась эта борьба Рыкову с его неприятием атмосферы личных столкновений и склок, комбинаторства и пр. Но он преображался, когда спор приобретал принципиальный характер и необходимо было убеждать и отстаивать определённые позиции.