Петр Кропоткин - Памяти Петра Алексеевича Кропоткина

Во время работы П. А. заговорил о Географическом Музее и стал рассказывать о своем влечении к изучению географии и о том, как он работал, когда писал о ледниковом периоде, и как сотрудничал в географических обществах в Петербурге, а затем в Лондоне.

— Да, это было лучшее мое время, — закончил он свой рассказ.

— О чем вы пишете теперь? — спросил я, — вероятно, события последнего времени дали вам огромный материал?

— О, нет, — отвечал П. А., — пишу об этике.

Это меня удивило, но я вспомнил, что такое же удивление вызвал во мне подобный же ответ Плеханова, когда я был у него в 90-х годах в острый политический момент, и когда на мой вопрос, что он пишет, он ответил:

— Об искусстве…

— Я начал свою этику с животных, — говорил П. А., а я по этому поводу рассказал Кропоткину о той перемене, которая произошла во взглядах на животных в области живописи и скульптуры: в последнем столетии художники стали подмечать у животных их мирную интимную жизнь и передавать это в картинах и группах, — чего раньше в искусстве не замечалось. Об этом я писал в одном художественном журнале. П. А. заинтересовался этим и просил прислать ему статью.

Подали обед. Софья Григорьевна жаловалась на дороговизну и высказывала свое негодование по поводу всей обстановки современной жизни. П. А. не так резко осуждал строй жизни.

— Я, конечно, отрицательно отношусь к многому, что теперь делается, — говорил он, — и я это высказал прямо и откровенно многим стоящим во главе нынешнего правительства. Но ко мне хорошо относятся и многое, о чем я просил, было удовлетворено, — даже предложили мне принять участие в делах, но я, конечно, отказался. Как анархист, я не могу примириться ни с каким правительством.

После обеда П. А. отдохнул, а потом позвал меня на прогулку.

— Покажу вам город, он очень интересный и красивый.

Как ученый географ, П. А. давал мне точные и преинтересные сведения о местности и о природе. Он, повидимому, все изучал и облюбовал.

— Вот тут вал. Поднимемся: оттуда открывается вид на окрестности.

И П. А. стал мне рассказывать историю городка. Когда-то это было модное место прогулки известных и именитых московских богачей. Сюда приезжали зимою покутить и погулять, а летом тут устраивали своих метресс, — и жилось здесь тогда всем весело. Теперь, конечно, все опустело, и многое уже видоизменилось.

На следующее утро П. А писал, а я один гулял по городу, вспоминая вчерашние рассказы П. А. На сеансе мы говорили об искусстве, которым П. А. очень интересовался. Он сам хорошо рисовал и показал мне свои работы, в высшей степени интересные по отделке и по той любви, которую он проявлял к формам. Эти рисунки должны сделаться достоянием Музея.

Во время обеда Софья Григорьевна опять стала жаловаться на неудобства, вызванные современными условиями жизни. Она очень пессимистически смотрела на положение вещей. Но П. А. не так мрачно представлял себе будущее. Он верил в будущность России: «это все — история; так и должно быть, а будет лучше, чем было».

— Меня интересует вопрос, — сказал я, — не считаете ли вы, что коммунизм больше других форм революции приближает нас к осуществлению идеалов анархизма, служит как бы его этапом?

— До известной степени это так, — ответил П. А. и попутно выразил сожаление, что вообще анархизм несколько ослаб, в особенности в Москве анархисты не особенно деятельны.

Беседы с П. А. продолжались и на следующий — последний — день. Ясность ума и широта взгляда П. А. на современные события произвели на меня глубокое впечатление и сильно подняли мое настроение. Я уехал от него бодрым…

Когда буря и гроза ломают деревья, заливают землю, заливают луга и производят опустошения, — одни вековые дубы держатся стойко, под натиском стихийных сил. Эти дубы — свидетели многих перемен в природе. Радостно видеть этих гигантов. От них уходишь с верою в мощь и жизнь природы. И я счастлив, что видел такие дубы, как Л. Н. Толстой и П. А. Кропоткин.

Илья Гинцбург.

Узнав от товарищей-кооператоров, что в Дмитрове живет Кропоткин, я, конечно, захотел познакомиться с ним. 15 лет тому назад я прочитал его книгу — «Поля, фабрики и мастерские», многое мне разъяснившую и произведшую на меня большое впечатление. С тех пор я начал глубоко ценить и уважать Кропоткина… И вдруг явилась возможность увидать этого самого человека, — автора любимой книги…

Я с волнением ждал вечера, в который я условился с товарищами-кооператорами побывать у Кропоткина.

В глубине парка знакомый домик Олсуфьева, в котором живет Кропоткин, — и сердце мое начинает усиленно биться. Я мысленно уже представлял себе, что вот увижу сейчас человека, великого духом, по внешности схожего с Толстым — в рубахе, в простых сапогах… Робко вхожу сзади двух товарищей на терраску и в домик, и в дверях нас встречает радостный, с большой белой-белой бородой старичек, чисто одетый. Я сразу узнал в нем Кропоткина, так как раньше видал его на портретах. В маленькой столовой у него в это время были гости. В. А. Рыжов познакомил меня с П. А., и как-то сразу и волнение, и робость исчезли у меня, не стало присущей при первой встрече натянутости, и я сразу почувствовал пред собой открытую настежь, одинаково любящую всех душу. И быстро у нас завязался разговор… Когда я шел к П. А., я думал больше слушать его, а вышло как раз наоборот, — я только что приехал с Урала, и П. А. начал расспрашивать меня о жизни и настроениях на Урале, и, увлекшись, я забыл о главной моей цели — послушать его и, уходя, очень жалел об этом. Странное чувство было тогда: увидал я впервые человека, а уходить от него не хотелось, как будто я очень давно был знаком и близок этому человеку. Вышел на улицу и как будто что-то родное, близкое оборвалось в душе и осталось в этом маленьком домике…

Второй раз я был у П. А весной со своей женой. П. А. сразу узнал меня. Дома была и Софья Григорьевна, и опять они очень радостно встретили нас, начали суетиться, готовить чай, и чувствовалась в них большая заботливость к гостям и предупредительность в каждой мелочи. Если чего-либо не оказывалось на столе, П. А. быстро, по молодому, вскакивал со стула и легкой, быстрой походкой приносил нужное. Закашлялась моя жена, — опять он быстро встает и приносит пилюли, и как ни отказывалась жена — П. А. настойчиво просит принять лекарство, говоря: «Я всегда так, — как закашляюсь, так пилюлю приму, и пройдет кашель». Много и с увлечением рассказывал он о своей заграничной жизни, об обязанностях человека, расспрашивал о жизни нашей земледельческой артели и давал свои советы.

Марии Михайловне (моей жене) захотелось посмотреть огород и сравнить его со своим артельным. П. А. шутливо ответил, что это — дело Софьи Григорьевны: она и покажет свои труды. Все вместе пошли на огород. Софья Григорьевна рассказывала о том, сколько пришлось ей затратить трудов на расчистку огорода; он весь был завален боем кирпича; подробно рассказывала о посадках и уходе. Огород был образцовый, — хотя и не больших размеров; все в нем тщательно было подобрано, выполото, подвязано, и растения были свежие — сочные. Видна была во всем любящая и заботливая рука… Кирпич был собран в кучи…