Петр Кропоткин - Памяти Петра Алексеевича Кропоткина

Объемистое дело о бегстве Кропоткина на 196 листах заканчивается двумя документами. В первом и. д. саратовского губернатора Азанчевский в написанном лично сообщении, передает подслушанную в городском саду его чиновником беседу о том, что Кропоткин находится в Саратове (24 августа 1881 г.). Это фантастическое сообщение написано с такими грубыми грамматическими ошибками, что даже директор департамента не удержался от искушения часть из них (вроде «имянины», «карточька», отсутствия ятей и т. п. подчеркнуть синим карандашом).

Второй документ серьезнее. Прокурор саратовской судебной палаты рапортом сообщил министру юстиции (копия рапорта, конечно, была немедленно передана в департамент полиции), что в борисоглебском уезде при с. Петровском, Туголуковской волости, находится имение, принадлежащее князю Кропоткину, в количестве 270 десятин и что доходы с этого имения, отдаваемого в аренду крестьянам, за плату в 1890 р. в год, пересылаются Л. С. Павлиновой, живущей близ Петербурга по финляндской ж. д. А. Павлинова, — сообщает прокурор, — «будто бы» пересылает эти суммы за границу кн. Кропоткину.

«Так как, — осторожно пишет прокурор, — возникает предположение, что означенный князь Кропоткин есть тот самый выходец из России, который, скрываясь от преследования за совершенные им государственные преступления, бежал за границу и до последнего времени проживал в Женеве, занимаясь там революционной деятельностью, то тамбовским губернатором собираются по сему поводу сведения, по получении которых имеется возбудить вопрос о признании кн. Кропоткина безвестно отсутствующим и о взятии его имения в опекунское управление»…

Прокурор дополняет, что об этом он узнал лично от тамбовского губернатора, посетившего имение Кропоткина и приказавшего «задержать следующие владельцу арендные деньги». По поводу этого распоряжения губернатора к нему обращался брат кн. Кропоткина, «высланный, вероятно, по административному распоряжению в Сибирь, чему служит доказательством направление его переписки чрез начальника местного жандармского управления» [18].

Прокурор палаты в заключение сообщает, что он ждет запрошенных тамбовским губернатором сведений о Павлиновой, чтобы дать делу надлежащий ход.

Этим и оканчивается все производство дела о побеге князя Кропоткина [19]2).

Н. А — в .

В первый раз мне пришлось познакомиться с Петром Алексеевичем в Париже, во Франции, — в стране, столь же близкой его сердцу, как и Россия.

Это было в 1906 году, вскоре после поражения первой русской революции. На короткий миг блеснул луч свободы у нас и — погас. Снова начались репрессии и преследования всех передовых элементов. Десятки тысяч русских революционеров вынуждены были уехать за границу и здесь вести тяжелую эмигрантскую жизнь.

В Париже, в 1906 году, Латинский квартал был переполнен русскими эмигрантами и учащейся молодежью. Среди русской левобережной колонии велись нескончаемые споры о причинах поражения революции, о классовой борьбе, о роли пролетариата и т. д.; вожди всех революционных партий старались доказать истинность своей теории и правильность своих программ. Русская эмиграция жила обособленным мирком и своими интересами…

А между тем, в это время во Франции, в особенности в Париже, росло и крепло рабочее синдикальное движение; в рабочей французской среде вырабатывались новые методы революционного действия и создавались новые социальные организации, в которых многие видели ячейки будущего социалистического общества.

Придя однажды во Всеобщую Конфедерацию Труда, я узнала, что в Париж, после двадцатилетнего изгнания из Франции, приезжает П. А. Кропоткин.

Это известие взволновало меня: предстояла возможность воочию увидать эту почти легендарную личность знаменитого русского революционера и анархиста, члена I-го Интернационала, человека, которого царское правительство считало одним из самых страшных своих врагов и присутствие которого признавалось опасным даже для республиканской Франции.

Сначала меня поразило, что П. А. по приезде в Париж выступает прежде всего перед французскими рабочими, но впоследствии я поняла, что П. А. был революционером не только русским, но и интернациональным, и в международном рабочем движении, особенно в латинских странах, он имел больше друзей и единомышленников, чем среди русских революционеров.

В день собрания, на улице, перед зданием, где был назначен митинг с участием П. А., почти с самого утра царило необычное оживление; замечались многочисленные полицейские, а к вечеру появились патрули агентов циклистов… По тротуарам тянулись вереницы французских рабочих, итальянцев, испанцев, русских… Вскоре зал был переполнен. Становилось тесно, душно и тускло от табачного дыма…

В толпе и на эстраде виднелись фигуры многих видных деятелей французского рабочего движения: вот высокий и худой Джемс Гильом, член I-го Интернационала, близкий друг Бакунина и главный деятель знаменитой Юрской федерации; вот Эмиль Пуже, редактор «Голоса Труда», главного органа синдикалистов; Грифюель, секретарь Всеобщей Конфедерации Труда; вот верный ученик Кропоткина, Жан Грав и т. д., и т. д.

Время тянулось бесконечно долго. Но вот зал всколыхнулся, и раздался громкий взрыв аплодисментов и возгласы: «Vive Kropotkine!». Затем после того, как волнение улеглось, и П. А. добрался до эстрады, председатель собрания, после короткого, горячо прочувственного приветствия, предоставил слово Петру Алексеевичу.

«Chers compagnons et amis, — раздается с эстрады ласковый, тихий, но в то же время ясный голос. — Я счастлив, что я снова с вами… Прошло почти полвека, когда я с некоторыми моими товарищами выступил в вашей стране на борьбу за лучший строй, когда навсегда исчезнет эксплоатация человека человеком и власть человека над человеком… Нас было тогда слишком мало, борьба была так неравна, но мы стойко шли к своей цели»…

Тут в первый раз увидала я Петра Алексеевича. Держась за спинку стула, он весь устремлялся вперед; его глаза блестели сквозь очки; серебристая борода развевалась широким веером… Речь тихо и плавно льется, захватывая своей искренностью и задушевностью. Нет ораторских приемов, красивых жестов, напыщенных слов, чувствуется лишь безграничная любовь к человечеству, искренняя вера в народные массы и в их созидательное творчество.

Из всей речи П. А. мне особенно врезались в память следующие положения:

«Уже в Первом Интернационале намечался и вырабатывался новый мир социальных отношений и новые методы мышления… Мы и тогда понимали, — говорил П. А., — всю глубину и нравственную силу движения… Поражение Парижской Коммуны приостановило развитие социального движения, но не убило его в корне, и теперь это движение становится грозной силой… но в мире царит еще эксплоатация и неравенство, и задача всех сознательных людей состоит в том, чтобы покончить с миром насилия и гнета»…