Борис Четвериков - Котовский

На двадцатый день вышел на железную дорогу. Смотрел, смотрел на рельсы, насыпь, на телеграфные столбы и не верил глазам. Это было спасение, это была победа, это была жизнь.

Первым человеком, встреченным за время скитаний, был будочник на Сибирской магистрали, приветливый, добрый старик. Будочник накормил пельменями и уложил спать на печке под тулупом. Вот когда можно было отогреться! Только теперь Котовский почувствовал, что промерз до костей. Холод выходил из него, тулуп пахнул чем-то домашним, уютным… И хотя впереди было много опасностей, все-таки это была настоящая свобода, настоящая жизнь.

Будочник устроил бесплатный проезд по железной дороге, подробно рассказал, в каких местах нужно особенно остерегаться. Котовский предложил ему уплатить, старик даже обиделся:

— Разве мы не понимаем, что ты за человек? Нет уж, миляга, деньги ты побереги, еще пригодятся, а мне ничего не надо. Дружба не оплачивается. Так-то.

Старик объяснил, как перебраться через Байкал, посоветовал ни в коем случае не подходить к железнодорожным поселкам и вдруг как будто даже некстати добавил:

— Не ешь с барином вишен — косточками закидает.

Он вообще любил всякие прибаутки. Рассказывал, как сердился недавно начальник конвоя, когда из арестантского вагона, распилив пол, бежали трое заключенных, и смеялся тряским хохотком:

— Угорела барыня в нетопленой бане!

Котовский расстался с ним, полный расположения, полный надежд, полный веры в человека. Нужно было двигаться дальше. И хотя Котовский формально не состоял в партии большевиков, политические ссыльные в Нерчинске дали ему явки…

Чита, Иркутск, Томск. Ему помогли, укрыли. Вот и паспорт на руках. Семь лет горькой неволи позади, а впереди — какая? — неизвестно какая, но жизнь!

Когда Котовский перевалил через Урал, стало казаться, что уже видна прекрасная его Молдова. Не ее ли сады зеленеют вон там, у горизонта? Не воды ли Днестра блеснули за кустами черной смородины?

Приходилось часто переезжать с места на место, чтобы полиция не напала на след. Работал кочегаром на паровой мельнице, подкладывал уголь в огнедышащие печи, делал в Сызрани звонкие кирпичи, ухаживал за парниковыми огурцами в Саратове, в Самаре грузил арбузы на баржи…

Арбузы грузят так: встают вереницей от складских помещений до кромки воды, до самого борта баржи. И вот начинают перелетать из рук в руки, от одного к другому круглые полосатые астраханские арбузы, и вскоре образуется непрерывный поток. Только успевай записывай бойкий приказчик с карандашом за ухом!

Красавица Волга широко раскинулась, и поигрывала волной, и пестрела серебряной рябью. Грузчики — народ плечистый, Котовскому под стать. И песни у них хорошие. И махорка крепкая. Но почему Котовскому все снится Днестр? Или Оргеевская дорога? Почему, шатаясь вдоль по Волге, по Жигулям, напевает он совсем другое?

Тоскует по Молдове Котовский. Смотрит, как по Волге плывут груженные лесом, красивые, как лебеди, беляны, а думает, что это извилистый Прут.

Не выдержал — весна доняла, запахи расцветающих деревьев — вернулся в Бессарабию. Снял номер в самой фешенебельной гостинице в Кишиневе, пошел в театр, заказал в ресторане солянку по-московски, свиную отбивную и бутылку «Массандры».

В тот же вечер установил связи со своими друзьями, пожалел, что нет рядом умницы Миши Романова, известил через верных людей Леонтия.

И вот опять появился отряд мстителей.

— Не останавливаться ни перед какими средствами! — кричал, побагровев, полицмейстер, когда услышал о появлении Котовского. — Не есть и не спать, пока не будет пойман преступник! Что же это такое наконец? Империя мы или не империя?!

Кажется, именно к этому времени относится апоплексический удар, или в просторечии «кондрашка», хватившая достопочтенного Вартана Артемьевича Киркорова. Когда его ближайший приятель с улыбочкой сообщил, что, дескать, «из дальних странствий возвратясь» и как еще там говорится, ну, словом, пожаловал в Кишинев небезызвестный Котовский, так что «готовьте, любезнейший, денежки». Вартан Артемьевич посмотрел на шутника и тихо спросил:

— Вы это что, милостивый государь, вы это серьезно? Или так? Ради неуместного зубоскальства?

— Разумеется, серьезно. Лично сам присутствовал при разговоре господина полицмейстера с представителями жандармерии. Веселенький разговор, доложу я вам!

Вартан Артемьевич молча постоял, пошатнулся, ему подставили кресло. Вечером он даже как бы и отошел. Даже играл в карты и ужинал… А ночью хлоп — отнялась правая половина. Хотел что-то сказать, о чем-то распорядиться… Какое! Теперь он тряс головой и мычал. Наследники Киркорова допрашивали врачей, долго ли продлится такое состояние, наступит ли наконец финал, и кормили беспомощного миллионера с ложечки.

Понаехали в Кишинев сыщики. Стали делать облавы, засады по дорогам устраивать, а налеты еще участились.

Во время одной из облав, когда полицейские весь город прочесывали, один из сыщиков застал Котовского в ресторане, когда тот с большим аппетитом поужинал и теперь пил чай с лимоном, рассеянно поглядывая по сторонам.

Сыщик разлетелся к Котовскому:

— Предъявите ваш паспорт.

Котовский даже глазом не моргнул. Кончил размешивать сахар в стакане, вынул ложечку и только после этого с оскорбленным достоинством спросил подошедшего:

— Бог с вами, голубчик! За кого вы меня принимаете?

И что же? Сыщик смутился, сказал: «Пардон», — и на цыпочках удалился. Понял, что переусердствовал и обеспокоил некую важную персону. Вынул незаметно фотокарточку Котовского, сличил — не то обличье. Недаром потрудился Григорий Иванович над гримировкой!

А важный барин постучал ложечкой, подозвал официанта и сказал ему ласково, как говорят только одним официантам:

— Попрошу тебя, голубчик: два бутерброда с сыром. И быстренько! Да смотри, чтобы свежие были и обязательно со слезой!

— У нас все со слезой! Не извольте беспокоиться! — ответил тощий зализанный официант. — У нас без слезы не бывает!

Но вот и с бутербродами управился. И сколько же можно слушать рыдания скрипки, нестройные голоса подвыпивших гуляк?

— Сколько с меня?

— Сию минуту!

Это уже певичка вышла на крохотную эстраду, сверкая фальшивыми драгоценностями: