Борис Бурлак - Жгучие зарницы

В свои двадцать с лишним лет я не падал духом: вся жизнь была еще впереди.

Я боялся за мать — как она-то перенесет мою беду, тем паче здоровье у нее слабое.

Но мама оказалась молодцом: продав кое-какие мои вещички, благоприобретенные на журнальные гонорары, она уволилась из швейной мастерской и в начале осени, когда навигация на сибирских реках должна была вот-вот закончиться, не раздумывая отправилась на Север. Ее отважная одиссея поразила меня. Как видно, матери способны на что угодно ради опальных сыновей.

Далекий Север встретил ее первой метелью. Над безбрежным Енисеем плескались из края в край басовитые прощальные гудки последних пароходов. Мать сошла на берег, не зная, куда же идти дальше. Постояла у бревенчатого причала, пока не разошлись все пассажиры. Огляделась и ахнула от испуга — поодаль от нее широким полукругом расположились мохнатые большущие собаки. Она не знала еще, что это ездовые работяги, которые всего лишь с любопытством наблюдают за одинокой женщиной. Кругом ни души, некого позвать на помощь. Едва она сделала два-три шага в сторону рубленого дома, что виднелся на отшибе, как собаки, точно по команде, придвинулись к ней поближе. Она опять остановилась в нерешительности, чуть не плача от обиды на самое себя, — зря отстала от других пассажиров. И снова неуверенно шагнула вперед, и снова псы тотчас последовали ее примеру. Теперь она очутилась вовсе в плотном окружении. Наконец решив — будь что будет! — она пошла прямо на собак, которые немедленно расступились, но не отставали от нее ни на шаг. Так до самых сумерек устало бродила она от дома к дому в поисках ночлега, и всюду ее сопровождали безобидные северные существа, с которыми уже и не хотелось расставаться, когда ее наконец пустила ночевать в переполненную комнату добрая пожилая женщина.

Утром мать поняла, что забралась слишком далеко, что здесь ей и жить-то негде; и по совету той же отзывчивой женщины вернулась в Игарку (туда как раз шел рыбацкий катер).

Игарка была некоронованной столицей Таймыра: даже в тридцатые годы она выглядела настоящим городком, любовно сработанным из ангарской сосны чудодеями-плотниками. Тут все было деревянным: дома, тротуары, мостовые, причалы, шпунтовые стенки набережной. Большой лесозавод, окруженный золотыми штабелями бесценного пиловочника и готовых пиломатериалов, был средоточием заполярного города, куда стремились корабли под флагами разных стран. В летние месяцы, когда приходили караваны очередной Карской экспедиции, тут звучала разноязыкая речь дальних мореплавателей.

В Игарке мать и обосновалась: нее же не за тридевять земель от крупной стройки, на которой я работал. Ее охотно приютили в семье одного полярного летчика. Если белый свет не без добрых людей, то за Полярным кругом люди особо, на редкость сердечные. Они ни о чем не расспрашивали ее, они понимали, зачем приехала на край света одинокая женщина в годах.

За долгую зиму она обшила всю эту семью — от самого главы и до его маленьких наследников. Вот когда пригодилось матери ее универсальное умение. Симпатичная молодая хозяйка щедро платила ей — с полярной надбавкой, хотя мама сначала отказывалась от всякой платы.

— Берите, берите, Александра Григорьевна, деньги пригодятся вам, — говорил летчик.

Вечером, когда устанавливался крепкий мороз градусов этак на сорок пять, а то и на все пятьдесят, мама позволяла себе роскошь — полюбоваться северным сиянием. Одевшись потеплее, выходила во двор, брала с собой Джека и Рыжего, как звали хозяйских собак, и подолгу бродила с ними по улице. Стылое небо переливалось парчовыми воланами, будто там, в синей вышине, раздвигался волшебный занавес, в ярком свечении которого меркли, пропадали звезды. Это небо — таинственное и жутковатое — сделалось теперь родным ей — раз и сын жил под этим небом.

Вдоволь насмотревшись на северное сияние, мама тихо, на цыпочках, боясь нечаянно помешать хозяевам, входила в тесную кухоньку и садилась за письма. Она отвечала на мои торопливые записки самым подробным образом, не жалея превосходных слов в тщательном описании своего житья-бытья в Игарке. Потом принималась сочинять новую жалобу в Москву. За полтора года она отправила их больше десятка, в том числе и Надежде Константиновне Крупской: мать была убеждена, что ее, женщину, скорее всего поймет именно женщина, старая революционерка.

Как-то за таким вечерним занятием и застал ее сам хозяин, неожиданно прилетевший из Красноярска. Он попросил, если можно, показать ему, что она все пишет по ночам. Мать обрадовалась его участию. Полярный летчик читал долго, раздумывал, возвращался к прочитанному.

Она тайком, сбоку посматривала на него: задубелое от ветров, крупное волевое лицо, густые нахмуренные брови, а сердце мягкое, участливое. Поддавшись настроению, она рассказала ему всю мою историю от начала до конца.

— Я на той неделе опять лечу на материк, давайте эту жалобу, отвезу попутно на красноярский почтамт, — сказал он.

— Спасибо вам, большое спасибо, Олег Иванович…

Первая зима прошла для матери в привычной работе портнихи, во всяких заботах по дому, в оживленной переписке со мной. Все вокруг поражало ее своей необычностью — от этих торжественных сполохов северного сияния тихими морозными ночами и до ураганной черной пурги, дующей, бывало, целую неделю напролет.

Но когда наступили весна и лето — все сразу, когда оранжевое заполярное солнце, едва зависнув в полночь над горизонтом, тут же начинало подниматься в зенит, когда вся окрестная тундра буйно зазеленела прямо на глазах, матери сделалось не по себе. Это яркое обновление всего мира вызывало непонятное смятение в душе. Наконец она догадалась, в чем дело: ее жалобы до сих пор не возымели никакого действия; лишь из секретариата Крупской она получила обнадеживающий ответ, что ее «письма будут рассмотрены в соответствующих инстанциях и результаты сообщены дополнительно».

А жизнь в Игарке протекала куда бойчее. Приходили и уходили огромные лесовозы. Над городом плыли зычные приветственные гудки иностранных пароходов. На улицах появились незнакомые, приезжие люди. Город, отрезанный от материка без малого на девять месяцев, неузнаваемо преображался с началом навигации. И бесконечный полярный день только еще ярче высвечивал картину этого удивительного преображения.

Под осень, которая наступает в Заполярье уже в августе, сколько поспевает на Таймыре голубики, клюквы, брусники — этих ни с чем не сравнимых даров севера! Мама отправлялась вместе с хозяйкой в заветные места, которые давно знала жена летчика, и они собирали ягоды до тех пор, пока не начинала ныть спина. Нет, в тундре никогда не выберешь всех богатств, о которых раньше и не думала моя мать, выросшая в ковыльном Приуралье.