Борис Бурлак - Седьмой переход

Борис БУРЛАК

СЕДЬМОЙ ПЕРЕХОД

Роман

1

Разгар степного лета.

Третий месяц над Южноуральском безоблачное, вылинявшее небо. Не успеют затвердеть на подплавленном асфальте узорчатые следы грузовиков, обутых в новую резину, как уже всплывает из-за дальних гор притемненное суховеем солнце, и с самого раннего утра над большаками и проселками, куда ни глянь, распускаются высокие завесы, будто все дороги усеяны дымовыми шашками. Клубящаяся пыль надвигается и на окраины Южноуральска, где громоздятся серые башни элеваторов. А по вечерам в безветрии чудится, что город дотлевает, слабо потрескивая угольками, как брошенный костер, что оставил тут, на своем обеденном привале великий землепроходец — летний день...

Анастасия Каширина стояла у настежь раскрытого окна и всматривалась в сторону Менового двора: к нему легко подкатывал среднеазиатский поезд. Нет, она никого не ждала оттуда, с юга: у нее не было там ни родных, ни знакомых. Просто привыкла в последнее время встречать этот скорый поезд, с которым когда-то отправился в Москву Леонид Лобов. Сколько воды утекло с тех пор в Урале, а железнодорожное расписание, кажется, и не изменилось.

Внезапно очень близко, прямо за рекой, отвесно раскроил полнеба раскаленный, оранжевый клин молнии. Вслед за ним, играючи, вкось полоснула другая молния — ослепительно белая, с голубоватым острием. Коротко, звонко ударил гром. Рывком подул свежий ветер. И щедрый запоздалый ливень нежданно-негаданно, под прикрытием сумерек, нагрянул на притихший город. Совсем некстати: с конца мая ни единой тучки, хлеба еле-еле выдюжили, и вот — на тебе — полил, как из ведра, когда началась уборка. Слишком поздняя эта благодать.

С размаху хлопнула форточка в соседней комнате, звякнуло разбитое стекло. К счастью, дети не проснулись. Укрыв их тканевым одеялом, Анастасия присела на подоконник, залюбовалась дочерью и сыном. До чего ж они не похожи друг на друга! Леля спала на старом плюшевом диване, свернувшись, как всегда, в комочек. Ее темные косички развились, красная муаровая лента свесилась на коврик: видно, девочка не раз перевернулась с боку на бок, пока, наконец, не устроилась поудобнее и не забылась. Она дышала едва заметно, словно притаилась в ожидании матери. Тонкая бровь ее чуть вздрагивала, в уголках обидчивых губ теплилась, не потухая, милая улыбка. А Мишук, на целых четыре года младше Лели, разметался в своей кроватке, по-мужски раскинул руки,— этакий богатырь, досыта набегавшийся за день. Рыжеватые волосы его были всклокочены, брови смешно нахмурены, обветренные губы плотно сжаты: серьезный и сердитый парень — вылитый отец. Анастасия переводила взгляд с дочери на сына, с сына на дочь, будто сравнивая их в первый раз, и от бурной материнской радости трудно было усидеть на месте; расцеловать бы их сейчас, повозиться с ними на полу, позабыв обо всем на свете. Но пусть спят. Не за горами уже сентябрь, вот и для Мишука начинается рабочая пора.

Скоротечный, шумный ливень стих. Анастасия раскрыла дверь на балкончик, жадно вдохнула опресненный невесомый воздух. Как еще, оказывается, светло! И небо, и город точно заново побелены. Всюду размашистые мазки огромной кисти августовского ливня; он и вокруг города прошелся, подновив запыленный узенький бордюр степного горизонта. Люди идут, обходя лужи на тротуаре, наклоняются под мокрыми ветвями разросшихся кустов акации, что отливают мягко-зеленым лаком. Осторожно, весь мир окрашен!

Ну разве уснешь после такой грозы? Южноуральск кажется неузнаваемо помолодевшим, и смутно предчувствуешь какие-то перемены в своей жизни, хотя все для тебя давным-давно определено с той поразительной ясностью, которая возникает сразу же, как только ты становишься матерью... Анастасия включила настольную лампу, взяла папку с газетными вырезками — статьями Родиона. Уезжая в командировку, он забыл убрать их в секретер, и Анастасия второй вечер не спеша перелистывала все это «собрание сочинений» мужа.

Тут были статьи разных лет и лишь «этапные», как называл их сам автор. Конечно, Анастасия немедленно прочитывала каждую в день выхода газеты. Но вот они лежат перед ней, собранные вместе, стиснутые замочком скоросшивателя, и, странно, она не испытывает прежнего удовольствия, а ведь здесь не одна, целая сотня пережитых радостей. Больше того, эта папка из серого картона начинает раздражать Анастасию. Даже завидная аккуратность Родиона, тщательно подшивающего очередную вырезку, злит ее сейчас.

Сперва он подписывался просто, в конце статьи: Р. Сухарев. Потом появилась существенная добавка — кандидат экономических наук; подпись стали набирать крупным шрифтом, под заголовком. Начинал он, как и все начинают: ходил по редакциям, охотно переделывал свои рукописи. Но со временем уже к нему стали приезжать на дом и подолгу упрашивать его сократить каких-нибудь два-три абзаца. Незаметно для себя он привык выступать только по праздникам, ссылаясь на дьявольскую перегрузку в институте... И все разом кончилось: ни кафедры, ни публичных лекций, ни двойных «подвалов» в местной «Коммуне». Явно унизившись, Родион выпросил «черную работенку» у знакомого редактора ведомственного еженедельника.

Анастасия Никоноровна задумалась. Нелегко ему после громкой славы в Южноуральске посылать в Москву полстраничные заметки. Сам над собой горько шутит: «Видишь, как быстренько ученый (да-да, какой-никакой, а ученый!) превратился в бойкого хроникера!» Родиону придется начинать все сызнова. Хватит ли у него душевных сил? Нужны годы, чтобы восстановить доверие людей: ведь оно крепло тоже годами, с той поры, когда энергичный, деятельный парень верховодил южноуральской комсомолией. Кто мог сказать в то время, что он пойдет когда-нибудь против коллективной воли единомышленников? Да такого «провидца» освистали бы, стащили с трибуны, как троцкистского лазутчика. Верно, один старый железнодорожник-коммунист как-то заметил ему сдержанно, отечески: «Вы уж очень, молодой человек, налегаете в своих речах на геометрию. В политике кратчайшая линия между двумя точками не всегда прямая». Родион вспыхнул, но промолчал из-за уважения к бывалому, заслуженному человеку. И когда в прошлом году Родиону объявили строгий выговор с предупреждением, он не раз вспоминал о том — осторожном, стариковском — предупреждении... «Ах, Родион, Родион, до чего же ты самоуверенный, горячий не в меру...»

С тех пор, как это случилось с мужем, Анастасия непрерывно занималась исследованием его беды. И все-таки ей не верилось, что у Родиона есть какие-то особые взгляды на последние события в стране. Просто он оговорился в полемическом жару и, оговорившись, там, у себя в институте, начал упорствовать, пока его не наказали, сурово и не глядя на заслуги... Нет-нет да кто-нибудь нечаянно напомнит о нем в райкоме. Тогда на весь день испорчено настроение у нее, Кашириной, и она старается уехать на стройку или на завод, чтобы забыться среди людей, делающих свое дело спокойно и уверенно. Какую угодно неприятность она перенесла бы легче, только не эту. Все же не так больно, может быть, если вдруг остро почувствуешь, как непрочна верность одного человека другому. Куда страшнее, когда ставится под сомнение верность особенная, без которой вообще нельзя жить на свете.