Борис Бурлак - Седьмой переход

— Значит, не понравился.

— Скажу прямо: Южноуральск зело запущен.

— Что ты! Мы столько сделали для его озеленения, улицы асфальтируем, дома строим, какой мост стали сооружать через Урал! А театр? А Дом Советов? А сельхозвыставка?

— На выставке не был. Запустили мы кое-какие бывшие губернские города. Помню, в начале тридцатых годов Южноуральск, ни с того ни с сего, превратили в заштатный районный городишко. Впрочем, вскоре поняли промашку — сделали областным центром. Но и в этом ранге город продолжал отставать от своих соседей: Челябинска, Куйбышева, Уфы. Никто не догадался подкрепить Южноуральск крупным заводом, хотя строят иной раз заводы черт-те где,— ни сырья, ни рабочих рук. Южноуральская область кормила в войну целый оперативный фронт, за одно это она достойна уважения, не говоря о природных богатствах...

Зазвонил телефон. Анастасия долго объясняла какому-то заслуженному человеку, персональному пенсионеру, что квартирами занимается лично первый секретарь горкома, и что если в горкоме пообещали, то квартира, разумеется, будет в первом же достраивающемся доме. Едва она опустила трубку, как еще звонок,— на этот раз из обкома.

— Ну, я пойду,— поднялся Леонид Матвеевич.

— Заглядывай вечерком,— Анастасия вырвала листок из перекидного календаря, торопливо написала адрес.— Мои координаты. Тут рядом, на набережной.

— Да уж разыщу как-нибудь!

Она встала, вышла из-за стола, и он увидел ее в полный рост. В светлом штапельном платье с пикейным остроугольным воротничком, с матерчатым поясом на кнопках, в цветных туфлях-босоножках на высоком каблуке, подтянутая, собранная, Анастасия выглядела, как обычно: ладной, статной. Разве лишь немного раздалась в плечах и, может быть, грудь выделяется рельефнее,— легкая ткань так и топорщится, расходясь складками до талии. Косая линия загара резко оттенила белизну ее предплечья, когда она протянула ему руку.

Анастасия перехватила его взгляд, слабо вспыхнула.

— Я сегодня постараюсь освободиться пораньше. Будем с Родионом ждать тебя к восьми.

— Если не задержат в совнархозе.

— Никаких задержек! Слышишь? — потребовала она, полностью став похожей на ту прежнюю Настеньку Каширину.

Уходя, он ни разу не оглянулся, хотя бы у двери. Все тот же, тот же: легок на ходу, по-солдатски прям, молодцеват. И не чувствуется, чтоб он сопротивлялся времени, как ее, Настин, зять Егор Егорович Речка.

Леонид Матвеевич вышел из райкома, раскрыл пачку болгарских сигарет, позабыв о только что брошенном окурке. Взглянул в зеленый пролет главной улицы: по самой быстрине идут троллейбусы, грузовики, легковые автомобили. Перед этим городом он, Лобов, виноват, виноват. (Одно оправдание — юность не знает, где труднее). Вина номер первый налицо: Настенька Каширина. Найдется и вторая, и третья вина,— короче, целое обвинительное заключение. Что ж, придется держать ответ делом. Для того он сюда и пожаловал, так сказать, комсомольцем-добровольцем второй молодости. Впрочем, Настя безвыездно живет тут, и ей, конечно, и в голову не приходит сия высокопарная декламация о собственном труде в глубине России.

3

— Не вовремя, не вовремя он приехал,— думала Анастасия, будто Лобов приезжал чуть ли не каждый год. Остаток дня показался ей чрезмерно долгим. Ровно в шесть, словно беззаботная секретарь-машинистка какого-нибудь преспокойного учрежденьица, она собралась домой, отложив дела на завтра. Купила вина, приготовила ужин, накрыла стол и принялась звонить во все концы, чтобы заранее предупредить Родиона. Но его нигде не оказалось. Тоже не вовремя ушел куда-то. Ничего не оставалось, как сидеть и терпеливо ждать того и другого. Картины прошлого, необыкновенно ясные, яркие, постепенно окружали ее со всех сторон. Давно, очень давно это было...

...В захолустном уездном городке, затерявшемся в отрогах Южного Урала, где слабеющие волны гор с размаху набегают на ковыльные степные отмели, жила рабочая семья Кашириных. Росли в семье три девушки: Мария, Зина, Настя и славный паренек Максимка. Когда Настеньке шел пятнадцатый годок, самая старшая ее сестра, Мария, бывшая рабфаковка, вышла замуж и уехала с мужем, красным командиром, в какую-то Кушку, на афганскую границу. (Там вскоре и умерла в муках первых родов). Естественно, что старшинство приняла на себя Зина, теперь уже она верховодила молодежью, буквально осаждавшей гостеприимный дом Кашириных. Чаще всех, пожалуй, приходил Ленька Лобов, только что вступивший в комсомол. Он всегда был в отлично выглаженной юнгштурмовке, с глянцевитой портупеей через плечо. Приходил, рассаживался, как у себя дома, и подолгу спорил с Зиной, все больше о «категориях диалектического материализма».

Ни для кого не было секретом, что Ленька безумно влюблен в Зину еще с той поры, когда он, не по годам серьезный мальчуган, ходил под началом «товарищ Зины» — вожатой пионерского отряда. Даже Настенька догадывалась о его любви. И однажды ей нечаянно довелось подслушать разговор сестры с матерью.

— До каких же пор этот сопливый спорщик будет околачивать наш порог? — строго спросила Зину мать после очередного визита «диалектика».

— Но что я могу поделать?— растерянно проговорила та.

— Подумаешь, какие нежности при нашей бедности! Выгнать, раз и навсегда.

— Мне жаль его, мама.

— Неужто любишь?

— Нет, нет. Но я не могу, не могу так поступить, как вы советуете. Мне стыдно.

— Тогда я сама поговорю с этим, как его, «диаматом!»

— Что вы, не надо! — испугалась Зина.— Скоро я закончу техникум, уеду в Самару, в институт, и все забудется. Потерпите еще немножко.

— Ладно уж... А то, подумаешь, какой жених нашелся! Егор Речка не чета ему, по крайней мере — инженер.

— Не будем говорить о Егоре, мамочка, прошу вас.

— Сама отвадила такого молодого человека, вот он и стал ухаживать за Людочкой Жилинской...

Дальше Настя ничего не могла понять, она слышала только приглушенные всхлипывания сестры (оказывается, Зина умеет плакать!) да невнятные успокаивающие слова матери.

Это был не просто разговор, а настоящий заговор. Очень не хотелось Настеньке на шестнадцатом году своей беспечной, милой жизни ввязываться в личные дела взрослых, но, помучившись, она все же решила «разоблачить» тайный сговор Зины с матерью. На другой день утром снарядила к Лобову Максимку с коротенькой запиской примерно такого содержания:

«Уважаемый Леонид Матвеевич! Я не могу больше скрывать от Вас, что моя сестра Зина вовсе не интересуется Вами, нисколечко не интересуется. Зина собирается уезжать в Самару, чтобы все забылось. Как это нечестно с ее стороны!

Не знаю, что Вы подумаете, но я за Вас. Уважающая Вас Н. К-»

Вечером он явился, как ни в чем не бывало, праздничный, неунывающий. Осторожно вызвал ее на крыльцо и учинил допрос с пристрастием: