Виктория Миленко - Куприн: Возмутитель спокойствия

Таковым руководителем и вдохновителем являлось офицерство.

Как обрабатывалась деревня, вы можете сами догадаться. В деревню непрестанно вливались “штыки”, неся с собою казарменные традиции, казарменное миросозерцание:

Миросозерцание маршировочного “Мертвого дома”!

Солдат главным образом вращался только в этих двух сферах — мещанство и село. Благодаря этому престиж... офицерства в его глазах стоял необычайно высоко. <...>

Но вот появился человек, осмелившийся сбросить офицерство с его высокого пьедестала, сорвать с него ореол рыцарства, интеллигентности и показать потрясенному “штыку” и мещанину вместо бога или полубога — Хама!

Хуже — вора, мошенника, развратника, тлю в умственном и истинно-культурном смысле, дегенерата!

Человек этот, товарищи судьи, гражданин Куприн. Человек этот, товарищи судьи, — автор красной, революционной, большевицкой(настаиваю на этом!) повести “Поединок”!

Но для того, чтобы решиться на такой шаг, нужно быть человеком высокой честности. Основываясь на этом, я и строю свои обвинения.

Я обвиняю гражданина Куприна в том, что он — честный человек!..

Но для того, чтобы решиться на такой шаг, нужно быть истинным революционером: не бояться правды и выше всего ставить благо народа. Основываясь на этом, заявляю:

Я обвиняю гражданина Куприна в том, что он — друг народа и правды!

Товарищи-судьи, миллион читателей “Красной газеты”! В мирное время, до этой проклятой войны, книга Куприна, само собой разумеется, проникнуть в казарму не могла. Лишь очень немногие — единицы среди десятков тысяч:вольноопределяющиеся, писаря, унтера, чины учебных команд и вообще “штыки”, находящиеся по сравнению с массой на привилегированном положении, могли ознакомиться с нею. Но и то — вне казарменных стен!

Пришла проклятая война и все полетело вверх тормашками.

Стояли казармы, как они и прежде стояли, свирепствовали офицеры, как они и прежде свирепствовали, но солдат (“штыков”) не было. Солдаты (“штыки”) были почти поголовно перебиты в течение первых двенадцати — двадцати месяцев бойни.

Прежних машин, автоматов, не рассуждающего, механически-повинующегося, тупо-покорного “пушечного мяса” не было. Оно осталось в восточной Пруссии. Оно осталось в восточной Австрии. Оно костьми легло под Варшавой.

На смену ему, мясу для штыков и пушек, пришло то, что я называю (мой термин!) — дивизиями мгновения.Пришли — люди. Пришли — вольные. Пришли — перворазрядники-бородачи и второразрядники. Эти категории запаса (особенно второразрядники) являются наиболее непримиримым, огнеопасным, обладающим свойством ежеминутно возможного самовзрыва “штыковым” материалом.

Эти люди внесли с собою в казарму (фабрику нравственного и душевного уродства и калеченья) жажду воли, любовь к воле, полную невозможность и мгновения прожить без воли. (Под “волей” я подразумеваю “вольную”, не солдатскую жизнь.)

Бородачи-перворазрядники не могли быть солдатами органически именно вследствие того, что они были бородачами.То есть, другими словами, вследствие того, что они обросли — семьями, обросли — нравственными принципами (“убивать — грешно”, “воровать — грешно”, “поджигать — грешно”), слишком уже глубоко пустили корни в почву мирной, трудовой, “по божески” слаженной жизни. <...>

Короче, из перворазрядника нельзя было сделать солдата даже при условии, если бы офицер и казарма располагали достаточным для того временем.

О второразрядниках я уже и не говорю. Эти не только никуда не годились, но и несли с собою в казарму — неминуемую революцию, неотвратимый пожар!<...> Люди, половину своей жизни прожившие в твердой уверенности, что их уже ни за что и никогда не возьмут! <...> Введение этих людей в казарму равносильно внесению в нее взрывчатого, самовозгорающегося материала. <...>

Взрыв был неминуем. Взрыв был неотвратим. <...>

Когда первый “второразрядник” вступил в казарму, участь царизма была уже решена! Когда “второразрядник” впервые взял в свои руки винтовку — падение царизма нельзя было уже предотвратить никакою силой! Когда второразрядника научили колоть и стрелять — крышка! аминь! кончено! <...>

Участь казармы была предрешена. Необходим был толчок, искра, удар по кнопке, и се разрушалось, разрывалось, летело на воздух — к чертовой матери!

Я утверждаю, что этот толчок был дан гражданином Куприным!<...> Я утверждаю, что роковую кнопку взрывателя нажал он же и ничем иным как своей книгой — повестью “Поединок”.

Я обвиняю гражданина Куприна в совершении февральского переворота! (Красная колокольня. 1918. № 1. 4 августа.)

<...> Товарищи-судьи! Одной из первых проникших в казарму книг и наиболее жадно и страстно читаемой являлась книга гражданина Куприна, повесть “Поединок”.

Это я видел в Александрове в 1916 году и в г. Старая Русса — весною прошлого. <...>

В книге 304 страницы — сплошь залитых горячей, человеческой, офицерской кровью! <...>

Гражданин Куприн, вы — убийца!

С тою же слепой беспощадностью, с тем же преступным нежеланием проникнуть в темную, смятенную, опаленную знойным революционным вихрем живую человеческую душу, с каким вы швыряли в лицо невольных виновников гибели старого офицерства ваше великолепное:

— Убийцы!!

С тою же слепой беспощадностью я швыряю в лицо и вам:

— Гражданин Куприн, вы — убийца!

Больше!

— Гражданин Куприн, вы — сознательный убийца! <...>

— Гражданин Куприн, пойдите и вымойтесь! На ваших руках — живая человеческая кровь!

Кто мне дает право разить столь беспощадно? Мне дает это право переживаемая нами эпоха! <...>

Гражданин Куприн сам вырыл себе могилу! <...>

В конце концов революция придет к гильотине. Это неминуемо, через это не перешагнешь.

И я, словесно гильотинирующий гражданина Куприна, являюсь лишь первой ласточкой; первым, на ¾ полубессознательным выполнителем державной воли истории.

Я требую, чтобы здесь, в Красном Трибунале, драгоценная, но грешная голова гражданина Куприна скатилась с его плеч.

Я требую — его смерти! Литературной смерти!!

Но, как никто другой высоко оценивая его талант, его необычайные творческие силы и способности. Но — памятуя о его прошлых заслугах: честности, любви к народу и правде; создании: “Молоха”, “Поединка” и пр. Но — обвиняя его в совершении февральского переворота и деятельном участии в октябрьском... Принимая во внимание все это, я говорю: