Фабиан Гарин - Командующий фронтом

— Каспадина коменданта, я желает просить помирофание для поркофник Ифаноф.

Лазо строго, но вежливо ответил:

— Сначала я переведу ваши слова на французский язык, чтобы все коллеги их поняли.

Кончив переводить, Лазо встал:

— А теперь я отвечу вам и вашим коллегам. Революционный комитет требует, чтобы в течение двадцати четырех часов все белогвардейские офицеры были выданы представителю коменданта, который явится с соответствующим мандатом за моей подписью. Мандат будет написан на двух языках: русском и французском. Невыполнение нашего требования будет расценено как вмешательство во внутренние дела страны со всеми вытекающими отсюда последствиями. — Лазо помолчал и добавил: — Других требований у нас пока нет.

Консулы поднялись со своих мест. Гаврилов, не поняв, о чем говорил Лазо, шепнул:

— Может, рано отпускаешь? Насчет полковников надо бы поговорить.

— Договорился, — так же тихо ответил Лазо и вышел из-за стола.

Один за другим подходили консулы, прощаясь с Лазо и Гавриловым. Пожимая руку французу, Лазо не без едкости сказал:

— Comme vous voyez, nous nous sommes passés d’interprète [5] Как видите, мы обошлись без переводчика (франц.) . .

— Вы блестяще владеете французским языком, господин комендант, — расшаркиваясь, ответил консул, — прямо как природный парижанин.

Вечером в комендатуру пришел пожилой, высокий, гладко выбритый человек в хорошо сшитой генеральской шинели.

— Проводите меня к коменданту! Я — бывший генерал Таубе.

Лазо тотчас принял его и предложил кресло.

— Чем могу быть полезен?

— Этот вопрос я собирался задать вам, молодой человек. Меня направила сюда Центросибирь на одну из командных должностей. Безоговорочно приму любое ваше предложение, ибо твердо решил служить трудящейся России. Вот мои документы!

— Очень рад, товарищ Таубе. Хочу предложить вам должность начальника штаба гарнизона.

— Осмелюсь спросить, кто начальник гарнизона?

— Я, — застенчиво ответил Лазо.

Таубе встал и, взяв руки по швам, произнес:

— Разрешите приступить к работе?

— Что вы, товарищ Таубе, сначала побеседуем, поужинаем, а потом уж о делах.

До глубокой ночи бывший генерал и бывший прапорщик вели дружескую беседу.

— Осмелюсь спросить, Александр Александрович, что привело вас, бывшего барона, генерал-лейтенанта, к большевикам?

Таубе с искренностью, свойственной людям пожилого возраста, повидавшего на своем веку хорошее и плохое, ответил:

— Предки мои действительно принадлежали к старинному дворянскому роду. Я закончил кадетский корпус, затем Михайловское артиллерийское училище и Николаевскую академию генерального штаба. Служил на строевых и штабных должностях в царской армии, участвовал в русско-японской войне. Насмотрелся всего, и многое мне не по душе. В этой войне я перессорился со всеми генералами из штаба фронта и ушел из действующей армии.

— Где же вы были во время февральской революции? — спросил Лазо.

— В Омском военном округе начальником штаба. В апреле в кинотеатре «Гигант» собрались военнослужащие гарнизона. Я выступил и заявил, что твердо решил присягнуть революционной республике. Что было! На меня посыпались жалобы со стороны генералов и полковников Керенскому и военному министру Гучкову… В Петрограде решили изничтожить меня. Тяжело было, со мной не здоровались, третировали. Но вот в марте тысяча девятьсот восемнадцатого года Ленин выдвинул на пост председателя Центросибири Яковлева, а он, зная о моих настроениях, пригласил меня в Иркутск. Безмерно обрадовался. И вот я у вас.

Лазо внимательно выслушал человека, который годился ему в отцы, и по-деловому сказал:

— Все должно быть приведено в боевую готовность. Всякая расхлябанность ведет к дезорганизации, а следовательно, к ослаблению нашей молодой армии.

— Совершенно правильно, Сергей Георгиевич, — соглашался Таубе. — Завтра же введу штабной порядок. Я очень рад, что нам довелось встретиться, и обещаю помочь вам своими знаниями.

Таубе понравился Сергею с первой минуты своей искренностью.

— Вы привезли с собой вещи? — спросил Лазо.

— Целый сундук.

— Зачем он вам?

— Там несколько смен белья и часть моей библиотеки.

— Вот за это хвалю. А для меня найдутся книги?

— Любую берите. Вас тоже, видно, хлебом не корми, только книги подавай.

— Где же сундук?

— У меня в городе свояк, я у него и оставил. Но завтра я перевезу сюда и здесь же поселюсь.

— Я прикажу освободить для вас поблизости квартиру.

— Зачем стеснять жителей? Где сундук — там и я. Где я — там и сундук.

Лазо рассмеялся и протянул Таубе руку. Они расстались друзьями.

От прозрачных, изумрудно-зеленых вод Байкала до шумливой Аргуни широко раскинулось Забайкалье — в старину Даурия, — рассеченное Яблоновым хребтом. Прорезанное шестью большими судоходными реками с многочисленными бурными потоками, Забайкалье славится вечно снежными Хамар-Дабаном и Мунку-Сардыком, серебряными падями и безбрежными степями. Много золота и серебра, много драгоценных камней лежали нетронутыми в недрах земли. Старики ходили в горы, чтобы нацедить в кувшины живую воду, сочившуюся из-под камней, а дома пили ее, смачивали в ней тряпки и прикладывали к ногам и рукам. Так лечили больные кости и раны. Те, кто помоложе, искали удачи, копали землю, отыскивали золотую россыпь. Много лет гуляли в даурских степях Сохатый и Капустин, наводя страх на богатых купцов и золотопромышленников.

Над высоким зубчатым хребтом поднялось позднее февральское солнце. В тот год снега выпало мало, ключи и родники при выходе из земли не замерзли, по вокруг них наросла наледь.

Не спеша ехали стремя в стремя Лазо, Рябов и Безуглов на холеных конях. Безуглов тихонько напевал грустную песню:

— Загрустил, казак? — спросил Лазо.

— Не так чтобы очень, товарищ командующий, но и не весело.

— Его домой тянет, — пошутил Рябов. — Дуется, что Назарчук его в Красную гвардию заманил.

— Ишь ты какой, — осклабился Степан. — Не захотел бы по своей воле, ничего бы он и не сделал. А только я теперь от Сергея Георгича не отлучусь. Куды он — туды и я. — Повернувшись к Лазо, он спросил: — Ты партийный, товарищ командующий?

Лазо на мгновенье смутился, но тут же улыбнулся и ответил:

— Скоро запишусь.

— Тогда и я запишусь, — согласился Степан.

— Молодец, казак! — одобрительно отозвался Рябов.

Степан повеселел, словно кто-то рукой смахнул грусть с его лица.

— Жил бы отец, — сказал он, — Агафоном его звали, не поверил бы, что губатый Степка рядом с командующим Даурией едет и гуторит с ним, как с дружком.