Рожер де Дама - Записки графа Рожера Дама

Всякое заблуждение, однако, дает наблюдательному человеку средства поучиться, и я люблю подобного рода интересные воспоминания. Несчастному инженеру, присланному из Франции по просьбе принца Линя, были поручены только мосты и шоссейные дороги, т. е. он с самого своего приезда был устранен, работы же по-прежнему оставались в руках инженера армии, родом голландца, достаточно ученого, но раздраженного против князя Потемкина, которому он, со своей стороны, не внушал никакого доверия.

2-го августа, вечером, принц весело вошел в мою палатку и, застав меня в глубоком сне, вздумал пошутить надо мной и заставить меня заслужить то, что он мне принес. Он вспугивает меня со сна. «Скорей, скорей на коня, — говорит он мне, — турки сделали вылазку по всем пунктам, они уже у нас в лагере». Я приказываю людям привести мне коня, поспешно одеваюсь, в мгновение ока беру саблю, надеваю мундир и готов уже следовать за ним. Тогда, смеясь своему успеху, он прикрепляет мне к петлице Георгиевский крест, который только что прислала Государыня. Никогда в жизни я не испытывал и никогда не испытаю большей радости. Я обнял принца Нассау с тем большею признательностью, что именно он придумывал разные способы, чтобы дать мне возможность заслужить этот крест, и что он мог и не прилагать стараний к этому, так как у меня не было никакого чина в армии. Я уже не спал больше эту ночь, а провел ее в радости по поводу нового знака отличия. Счастье это нужно пережить в 21 год, чтобы понять его. На следующий день, рано утром, я отправился к князю Потемкину с обычным выражением благодарности, где меня ожидало новое доказательство милости Государыни, пожалуй, еще более ценное для меня: она прислала мне золотую шпагу [33] Шпага осталась собственностью в семье графа. с русской надписью: «За храбрость, выказанную в боях на лимане под Очаковым». Какую радость, какое счастье, какую признательность я имел удовольствие выразить князю Потемкину! Кажется, мне удалось убедить его, что я готов все свои желания, все усилия направить к тому, чтобы найти новые случаи доказать Императрице и ему мою полную преданность.

Принц Нассау получил, кроме Георгиевского креста второй степени такую же шпагу, как и я, но только с бриллиантами. Это были две первые шпаги, пожалованные Государыней; впоследствии она ввела эту награду за военные дела; на них простая надпись: «Доблестному».

5-го августа турки, рассеянные в своих обширных садах, расположенных вне их больших окопов, сильно беспокоили правое крыло армии, которое стояло против них. Князь Потемкин решил завладеть этими садами и соорудить на месте их редут, что дало повод к жаркому делу. Я вспоминаю еще случай, в котором мы увидели промысел Провидения. Князь далеко выехал из своего лагеря со свитою в более чем 200 человек; он отъехал на этот раз не далее пушечного выстрела, разъясняя генералу траншеи подробности выполнения дела; единственное ядро, пущенное с возвышения, упало посреди его многочисленной свиты и разорвало лишь одного губернатора Кременчуга, Ивана Максимьева, пользовавшегося во всём государстве и во всей армии весьма заслуженной славой злодея без стыда и совести и самого жестокого губернатора. Это наказание Божие вызвало чувство благодарности к Богу за Его справедливость и ни в ком не вызвало сожаления [34] Ланжерон приводит тот же случай, но называет «самым некрасивым плутом России, некоего генерала Селетникова, екатеринославского губернатора», прибывшего в тот же день, чтобы постараться оправдаться. Принц Линь называет его Ivan Maxime. . Турки были изгнаны из садов, и редут был сооружен.

7-го было новое дело на левом крыле, стоявшем под начальством Суворова, которого князь Потемкин прозвал Кинбурнским и который был в отчаянии от того, что был принужден служить под его начальством. Турки сделали вылазку на эту часть. После обеда Суворов был пьян [35] Принц Линь дает императору такое же самое объяснение безумного движения, о котором Потемкин плакал, не ища возможности извлечь выгоду из этого дела или исправить его. Ланжерон полагает, что Суворов хотел заставить Потемкина поддержать его и атаковать. . Он атаковал турок и без всякого порядка и мер предосторожности преследовал их до самых окопов, где был встречен таким градом артиллерийского и мушкетного огня, что потерял много народу. Тогда он стал отступать. Турки всё время с успехом преследовали его [36] «С такой яростью, которой могут противостоять только русские» (Ланжерон). и изрубили большое количество лучшего его войска.

Я осмелился заметить ему, какие несчастья могут последовать, если он не потребует подкрепления. Он упорствовал и потерял половину своих людей. Редко я видел столь кровопролитное дело. Наконец, откинув его почти до самого его лагеря, турки остановились при виде боевого ряда и закончили эту бесполезную бойню, виновником которой был Суворов да еще неправильности укреплений, на протяжении окопов, не имевших взаимного отношения и таким образом дававших туркам возможность ежедневно делать нападения, стоившие нам больше народу, нежели им. Принц Ангальт, принц Линь и я всё время горевали по поводу ошибок, лишавших армию столь драгоценных солдат; но не было никакой возможности убедить князя Потемкина изменить свою систему: он рассеивал редуты, не образуя правильных траншей, растягивал войска и не шел вперед.

9-го августа, утром, показался сильно увеличенный флот капитан-паши. Он стал на якоре у острова Березани. 12-го, 18-го и 19-го он увеличивался еще и настолько приблизился к легким судам и плавучим батареям откосов вала, над которыми князь Потемкин разбил свои собственные палатки, что ему пришлось их отодвинуть. Я предпочел бы несколько бомб этому неприятному бегству и чувствовал бы себя прекрасно, но турецкие суда не причиняли нам никакого вреда. Мы всё надеялись, что севастопольский флот явится атаковать турок под Березанью, что эскадра Поля Джонса в Борисфене присоединится к ней и мы увидим морской бой. Но севастопольский флот так и не появился, и турки не испытали урона, кроме того, который им был нанесен принцем Нассау.

Время с 20-го по 29-ое было употреблено на постройку четырех новых редутов от левого к правому крылу без сообщений между ними; чтобы подойти к каждому из них, приходилось проходить как бы сквозь строй, они были построены открыто, на плоской равнине степей, таким образом, что во время перехода ядра плясали вокруг любопытных и всегда несколько человек оставалось на поле.

29-го, за столом у князя Потемкина, мы услышали очень живую перестрелку; в то же время явился офицер и объявил, что генерал Кутузов, командовавший траншеей, смертельно ранен в голову [37] Это знаменитый Михаил Иларионович Голенищев-Кутузов (1745–1813 г.), генералиссимус 1812 г. Его рана «в голову, под глазами» всем казалось смертельной, и принц Линь, объявляя, что Кутузов умирает, напомнил, что в прошлую войну он был ранен подобным же образом в голову насквозь (письмо к императору, август 1788 г.). Его выздоровление показалось чудесным. Передают, что доктора сказали, что «Провидение хранит его для чего-нибудь чрезвычайного». . Князь послал принца Ангальта, бывшего с ним, принять командование. Я встал, отправился за своим конем и поехал к первой траншее с принцем Ангальтом, спешившим, как и я, прибыть к месту. Никогда еще турки не делали вылазки с подобной яростью. Я должен признать, что в этот день я видел самое большое колебание в русских войсках, в особенности между офицерами. Турки завладели первой батареей, расположенной против их окопов, взяли обратно мечеть, которую казацкий полковник Платов [38] Гетман донских казаков, тот самый, который был так страшен французам в 1812 и 1814 гг. отнял у них накануне, и атаковали с такой яростью, которая грозила снести и разрушить все укрепления (по правде сказать, очень неверно сооруженные), устроенные против них.