Рожер де Дама - Записки графа Рожера Дама

Я был молод и не привык к морозу, как русские, а потому у меня в палатке день и ночь горела спиртовая грелка (винный спирт стоил два луидора бутылка), как единственное средство несколько обогреться. Когда я собирался спать, мои люди грели над грелкой мешок, величиной в мой рост, нагрев его, водворяли меня в него, укладывали меня и укрывали всеми моими одеялами и одеждой. Так я засыпал; а утром мой лакей снимал с моего лица снег, толщиной в две-три линии, который нападал за ночь сквозь палатку. На всех солдатах, занятых в траншее, были шубы и башмаки, подбитые мехом, поверх сапог, а унтер-офицеры находились в постоянном движении по всему протяжению армии и будили людей, цепеневших от холода; если они засыпали, кровь свертывалась от мороза, и они уже больше не просыпались. Трудно изобразить бедствие, подобное тогдашнему. По утрам и вечерам я ходил в траншею, обедал же и проводил вечера у князя; но при всем моем старании узнать его намерения, мне не удавалось угадать судьбы, которую он нам готовил.

До этого плачевного времени граф Браницкий, польский генерал, племянник князя, заведовал хозяйством дяди и снабжал его всем необходимым из своих ближайших имений; но наконец ему надоела эта повинность, и он оставил армию. Таким образом, князь остался при своих собственных средствах, и обычная роскошь была изгнана из его обихода. Племянница князя вынуждена была поместиться у мужа (командовавшего левым крылом), а я рисковал замерзнуть в снегах, отправляясь к ней для исполнения своих обязанностей, которые она благоволила принимать, что было гораздо удобнее, когда мы еще помещались близ палатки её дяди. Одним словом, скопились всевозможные неприятности. Такому тягостному положению нужно было положить конец; этого требовали наши нужды, наши физические силы, а между тем ничто не предвещало близкого конца.

В Европе нет ни такого двора, ни такой армии, где генерал-аншеф не был бы ответствен за потерянное им время, за бедствия, которые он так бесполезно заставлял претерпевать, за множество людей, погибавших ежедневно от нужды и болезней; но князь Потемкин был неприкосновенен, он олицетворял собой и душу, и совесть, и могущество императрицы и в силу этого не был подчинен никаким правилам долга или справедливости. Никто не осмеливался открыть глаза Государыне из страха компрометировать себя. Терпели все, хоть и ропща и проклиная судьбу, принуждавшую терпеть столь тяжелое существование. Принц Ангальт и я горевали про себя больше о том, что видели, чем о том, что сами испытывали, и он, родственник императрицы, любимый ею, обожаемый армией, вместо того, чтобы постараться избавиться от подобного положения, покорился судьбе и служил другим хорошим примером [51] Ланжерон (не очевидец) полагает, что благодаря тому, что не было штурма в июне, а затем благодаря нерешительности князя, армия потеряла 15000 человек (в общем 20000). «Я не боюсь сказать, что осада эта есть результат военного невежества и своенравия сатрапа, доходящего до смешного и сумасбродного». .

6-го ноября дезертир из города сказал нам, что постоянный огонь наших канонад никого не убивает и повреждает только дома и что мы обязаны нашим дезертирам упорством сераскира, который оттягивает сдачу города, так как по положению дезертиров он судит о нашем бедственном положении; он уверял, что сераскир ожидает нашей атаки на окопы и готовится дать нам при этом кровопролитный бой; он дал сведения об очень большом количестве подкопов и о приготовлениях к их употреблению; одним словом, он не оставил ни малейшей надежды на сдачу города в ближайшем будущем. Это донесение привело князя Потемкина в чрезвычайно дурное расположение духа; однако, несмотря на то, что это печальное положение должно бы поглощать его всего, я, по крайней мере, могу утверждать, что он в то же время был занят и посторонними делами. Никогда не забуду, как я пришел к нему на обед в тот же день и он заставил нас ждать целый час. Когда он наконец явился, он сказал мне: «Получали вы вести из Франции за последнее время?» Я ответил ему, что никаких вестей не получал и приписывал это обстоятельство перерыву почтовых сношений ввиду дурных дорог в то время года. «Как вы думаете, — сказал он: — когда ваш король соберет Генеральные штаты, которые он созывает, придется ли ему обедать, когда ему захочется? Уверяю вас, он будет обедать, когда они ему пожелают разрешить, и будь я на его месте, я велел бы отрубить господину Неккеру голову так близко у плеч, чтобы он не был более в состоянии предъявлять требования на несчастье своей стране, а быть может, и Европе».

Это было первое предзнаменование наступления революции, которое я получил 6-го ноября 1788 г. До этого времени до меня не доходило никаких вестей об этом; однако, конечно, будь я более предусмотрителен (а я для того был слишком молод), присутствие короля в парламенте, за шесть дней до моего отъезда из Парижа, и последовавшее за ним изгнание герцога Орлеанского в Villers-Cotterét предсказали бы мне гибельные события.

Живописная атака острова Березани запорожцами и энергичная вылазка турок (18–21 ноября 1788 г.). — Суровые морозы. — Приготовления к окончательному приступу; граф, до той поры не имевший чина в армии, произведен в главные адъютанты и поставлен во главе колонны избранных гренадер в авангарде корпуса принца Ангальта. — Взятие Очакова (17-го декабря). — Прием, сделанный графу после победы Потемкиным и его племянницами. — Князь берет его с собой в объезд.

15-го ноября, в 8 час. утра, мы увидели, что весь флот капитан-паши (всё время стоявший у острова Березани) поднял паруса. В 3 часа пополудни он исчез. Можно было догадываться, что трудность держаться на море принуждала его уйти. Действительно он больше не возвращался. Князь торжествовал его отступление общим залпом из всех орудий батареи и криком «ура» всех войск. Я стоял рядом с ним во время этого хвастливого поступка; он сказал мне: «Еще два дня нам придется их уничтожать ядрами, а затем…» Тут он остановился, подав мне надежду, что наконец он нанесет последний решительный удар.

18-го князь доставил нам поистине театральное зрелище атаки острова Березани запорожцами, эта полудикая орда в несколько тысяч человек есть ветвь казацкого населения, подчиненная лишь собственным уставам и законам; она имеет своих особых начальников, следует собственным обычаям и не зависит ни от какого гражданского или военного начальства. Они живут в избах на берегах Днепра, служат Императрице, когда она их призывает, но не подчинены никакому иному приказу, не подвергаются иным наказаниям, кроме тех, которые присущи их варварскому общественному строю. Правительство считается с ними и пользуется их услугами, соглашаясь с угодным им образом действий.