Давид Шор - Воспоминания

Вспоминаю его кончающим Петербургскую] консерваторию, он исполнял с оркестром свой ф[орте]п[ианный] концерт. Он много обещал тогда и сам был полон надежд. И если он сумел бы преодолеть соблазны жизни, понял бы глубже призвание творца музыки, призвание, предъявляющее наиболее высокие требования композитору, артисту — худож[нику], то он дал бы много больше того, что дал. По содержанию и направлению [своей] музыки он как бы олицетворяет “салонный академизм”, стараясь быть приятным для более широких кругов слушателей. Трио D-moll его, посвященное памяти покойного директора Петербургской] консерватории] К. Ю. Давыдов[а], в котором] трогательная прекрасная элегия, впервые было исполнено им самим. Не будучи пианистом, он свои вещи исполнял превосходно. Я был на этом вечере, когда А[ренский] исполнял свое трио. Во время перерыва ко мне подошел известный критик, профессор] Московской] консерватории] Ник[олай] Дмитриевич] Кашкин и сказал: “Третье трио Мендельсона”, желая указать на мендельсоновское влияние. Его учитель Римский — Корсаков в своей летописи посвящает умершему в 1906 г[оду] Аренскому целую страницу, закончив ее так: “В молодости А[ренский] не избег некоторого моего влияния, впоследствие влияния Чайковского. Забыт он будет скоро. Безалаберная жизнь среди вина, карт и кутежей расстроили его здоровье, и он умер от скоротечной чахотки. Он боролся со своими порочными наклонностями и одно время душевно заболел. Но преодолеть их не был в состоянии. Жаль, дарование было у него большое…” [298]

После концерта в Ялте, где Ар[енский], быть может в последний раз был чествуем, мы пригласили его в Гурзуф, куда мы поехали на обед, передохнуть после ряда концертов. Это был незабываемый обед. Композитор и исполнители его произведения, взаимно расположенные, провели незабываемый день вместе. Через 1 1/2 года он скончался 45 л[ет] от роду. Я чувствую, что злоупотребляю словом “незабываемый”. Но сейчас, через 40 л[ет] [299], все события того времени так врезались в память, оставили такой глубокий след в сердце, что слово “незабываемый” вполне уместно.

Есть русская пословица “на ловца и зверь бежит”. Мы выбрали для отдыха Гурзуф как наиболее уединенное и тихое место весною, когда нет еще сезона. И действительно, оно таким и оказалось. Отдохнуть можно было отлично. Но вот по соседству с Гурзуфом вырос новый курорт — Су[у]к-Су, своего рода каприз разбогатевшего инженера, построившего мост через Волгу [300]. Почти на голой скале над морем был создан роскошный курорт, расчитанный на богатых посетителей. Он только — только открывался и совершенно еще пустовал, обслуживая только одну молодую пару. То был скрипач Борис Лившиц, уч[ени]к Ауэра, женатый на его младшей дочери. Лившиц — под фамилией Сибор и сейчас известен в Москве как очень хороший скрипач — был в Суук — Су гостем заведующего курортом. Узнав, что мы с Крейном в Гурзуфе, он пригласил нас посмотреть новый курорт. В назначенный день мы пришли в Суук — Су и попали в сказочную обстановку 1001 ночи. Магом и волшебником этой обстановки явился инженер Шалит, кот[орый] в то время строил такой новый город под Петербургом] на острове Голодай [301]. Первое впечатление было, что перед нами артист- фантазер, полный каких — то колоссальных проектов, с хорошей душой чел[ове]к. Небольшого роста, с густой черной шевелюрой, живой как ртуть, он сразу стал как — то близок нам. Являясь полным хозяином курорта, он пригласил нас отобедать с ними, тем более что 6 поваров готовили обед только для Лившица с женой. Обед происходил в 8 ч[асов] вечера. Я не запомню такой роскошной сервировки стола, уставленного дорогими винами в хрустальных графинах. И в то время, как мы 5 чел[ове]к обедали, небольшой салонный оркестр из 6–7 итальянцев прекрасно играл всевозможные попур[р]и из опер. Нас, музыкантов, трогала изящная игра коллег, и мы, не сговорившись, к концу обеда решили ответить им тем же. Хороший рояль стоял тут же на веранде. Крейн взял скрипку у первого скрипача оркестра. Сибор принес свою, и создался импровизированный концерт. Слушателями были: безмолвное море, тихая ночь, итальянцы и слуги. Это было действительно прекрасно. И всех охватило то чувство восторга и общего единения, какие так способна вызвать волшебница — музыка. Шалит был вне себя от восторга.Он велел подать шампанское, чтобы особенно подчеркнуть прекрасный момент. Итальянцы оценили нашу музыку, и мы расстались с ними друзьями. На др[угой] день Шалит снова пригласил нас, но я категорически отказался, хорошо понимая, что экспромт не повторится и мы только нарушим незабываемое впечатление. Но дня через два мы утром снова пошли в Суук — Су, чтобы проводить уезжавшего Шалита, с кот[орым] больше никогда не пришлось встретиться. И как странно и неожиданно было для меня через много лет познакомиться в Париже с прекрасной молодой дамой из Кипра — баронессой де Me- наше, оказавшейся дочерью Герасима Шалита. Проводив Шалита, мы направились обратно к себе и по дороге встретили — з накомогоЭтлимана — художника, архитектора и прекрасного скрипача, напоминающего Иоахима, и молодого чел[ове]ка по фамилии Бидерман, у кот[орого] имение около Гурзуфа. По их настойчивой просьбе мы поднялись в “Хасту”, так называлось именье Бидермана, и провели прекрасно целый день среди совершенно сказочной обстановки, совершеннопротивоположной Суук — Су.

Герасим Шалит по своему необузданному характеру принадлежал к тому типу людей, каких сердцевед Толстой охарактеризовал в лице отца в рассказе “Два гусара”. То же отсутствие сдерживающих центров перед осуществлением всякого желания, любого, хотя бы безумного плана. При этом во всех действиях таких людей наблюдается отсутствие личного интереса и готовность многим жертвовать. Общее впечатление от всей их деятельности, несмотря или вопреки их беспутности, — налет какого — то благородства. Если это понятно в русском графе Федоре Турбине, которого характеризовали как картежника, дуэлиста, соблазнителя и т[ому] п[одобное], и к тому же это было в начале 20 г[одов] 19 ст[олетия], как это понять в еврее, инженере из Риги в начале 20 ст[олетия]. Таковы парадоксы жизни. Сын сиониста, кот[орый] знал Герцля [302], чуждый каких бы то ни было национальных стремлений, Герасим Шалит точно впитал в себя размах и ширь русской натуры. И это соединение было особенно симпатично в нем.

В Бидермане не было и тени тех буйных, страстных и беспутных наклонностей соседа. Умный, образованный, он был всегд корректен, любил удобства жизни, был благоразумен и предусмотрителен (молодой Турбин). Среди диких гор — точно оазис, настоящий культурный уголок. Дом, обставленный просто и уютно. Отличная библиотека книг и нот. В зале прекрасный рояль Бехштейна. Вокруг дома чудныйфруктовый сад, виноградники, и сверху чудный вид на всю окрестность. Вся обстановка свидетельствовала о культурности немецких хозяев. Сам Бидерман, большой любитель музыки, походил больше на артиста, чем на заботливого аккуратного немецкого хозяина. Это впечатление еще более укрепилось во мне при дальнейших встречах и длительном дружеском знакомстве с Бидерманом. Он был один из тех, кто понял идею Бетх[овенской] академии и был готов содействовать ее осуществлению..