Вернер Ланге - Художники во Франции во время оккупации. Ван Донген, Пикассо, Утрилло, Майоль, Вламинк...

Взрыв смеха Дины. Но, едва я произнес эти слова, как некая женщина сказала громко и раздраженно:

— Это ложь! Я — кузина Деспьё!

Оцепенение! Из осторожности мы продолжили беседу на немецком. Дина говорила по-немецки очень хорошо, потому что в детстве у нее была гувернанткой немка. В то время как мы разговаривали, она пристально рассматривала эту женщину. В ресторане Дина сказала мне, что это действительно кузина Деспьё. Она вспомнила, что видела ее в мастерской, когда позировала для Деспьё.

Шарль Деспьё в своей мастерской (Частная коллекция).

Деспьё был человеком в высшей степени симпатичным, дружелюбным, любимым всеми. К несчастью, его мало занимало то, что творилось вокруг. Он был абсолютно равнодушен к политике и поэтому, не задумываясь о последствиях, присоединился к своим коллегам, более известным, чем он, и участвовал в поездке французских художников в Германию. (Я расскажу о ней потом.) Кроме того, его статья была помещена в каталоге парижской выставки Арно Брекера, главного скульптора Третьего Рейха. Точнее, статья в каталоге была им подписана, но, думаю, ему даже не дали прочитать ее текст, написанный за него.

Заклейменный как коллаборационист после войны, бедный старик был так потрясен, что умер от этого.

В 1943 году во время поездки в Баньюльс, о которой расскажу позже, я посетил Рауля Дюфи, жившего тогда в Перпиньяне. Не знаю, повлияли ли на него мои советы вернуться в Париж, но весной 1944 года Дюфи восстановил свою мастерскую на Монмартре, пустовавшую в течение четырех лет. Слева от тупика Гельма, который начинается от бульвара Клиши, возвышается довольно большой дом с мастерскими. Дюфи работал там с 1911 года. На втором этаже находилась его квартира и одновременно мастерская.

Мы встретились там. Он принял меня очень тепло и тотчас провел в свою мастерскую в глубине вестибюля, окна которой выходили одновременно на улицу и во двор. В отличие от Перпиньяна, где он показался мне вполне здоровым, теперь он с трудом передвигался, страдая от ревматизма.

К моему изумлению, в мастерской были свалены груды картин, написанных в разное время. Мы долго рассматривали рисунки, особенно акварели, эскизы которых я видел в Перпиньяне: жатва, молотилки.

Дюфи не слишком интересовался концепцией картин, даже композицией и изготовлением красок. Очарованный старинной техникой, особенно Грюневальдом, у которого он многому научился, он мечтал добиться того же свечения, что на картинах мэтра.

На обороте каждой картины Дюфи написал таинственный номер, который, как выяснилось, соответствовал определенной технике. В тетради каждый номер сопровождала подробная пояснительная заметка, дополненная многочисленными приложениями. Экспериментируя, он иногда несколько раз менял технику, работая над одним сюжетом.

Когда мы рассматривали крашенные пробы по дереву, человек, до этого молчаливо стоявший в углу мастерской, вмешался в нашу беседу. Дюфи познакомил нас. Это был его химик. Он долго объяснял мне, в чем состоит его работа. Оказалось, что он смешивал различные краски в порошке, масле и мастике — причем так искусно, что я, сам того не желая, увидел в нем соавтора произведений Дюфи.

Когда Кес ван Донген приходил ко мне, он каждый раз вспоминал Голландию. Он имел невероятный успех в Париже и мировую славу, но это не уменьшило его любовь к своей стране. Ван Донген часто говорил о полях желтых и красных тюльпанов на родине и мечтал однажды увидеть их сверху. Он даже хотел, чтобы я организовал обзор полей тюльпанов с самолета, хотя знал, что это было совершенно невозможно из-за войны.

Кес приехал в Париж в сабо — молодой, высокий, красивый парень, совершенно без денег. Он познал нужду, жил в трущобах, спал в фургонах, его окружали подозрительные и опасные люди, подонки общества.

Поскольку Кес был крепкого телосложения, он работал одно время грузчиком на Центральном рынке — носил бычьи туши, потом трудился маляром. Его все устраивало, он соглашался на любую работу и откладывал при возможности каждое су. Благодаря такой экономии Кес смог накопить немного денег, которые позволили ему однажды покинуть трущобы и обосноваться на Монмартре. С этого момента он занимался только живописью, впечатленный, возможно, даже слишком, «фовистами» Шату.

И дело пошло! Через несколько лет ван Донген — уже салонный художник, живущий в центре Парижа. Покупателям чрезвычайно нравились его женские портреты, яркие и элегантные, — фейерверки шелка, обилие драгоценностей, сияющие цвета. Женщины с жеманными лицами были как куклы с подведенными глазами и накрашенными красным и голубым губами. Богатый и осыпанный похвалами, Кес ван Донген стал портретистом бомонда.

Галерея Шарпантье решила организовать большую выставку [43] В 1943 году. — почти ретроспективу — его произведений. Это был триумф модниц из высшего общества — все они были изображены на картинах. С редких мужских портретов смотрели Анатоль Франс, Ага Хан, Бонифас де Кастелян.

Большое ателье художника на бульваре Курсель больше походило на киностудию — столько там было прожекторов, висевших высоко под потолком. Здесь проходили знаменитые «праздники ван Донгена», на которых все хотели побывать и о которых все говорили.

Я заходил к нему время от времени, почти по-соседски, всегда с коробкой красок в руках. В то время трудно было достать краски, особенно белые, которые ему были нужны в большом количестве, чтобы изобразить драгоценности, которыми он украшал женщин.

В качестве благодарности ван Донген награждал меня улыбкой, которая удивительным образом освещала его красивое аристократическое лицо.

Однажды он показал мне незаконченный портрет мадам Утрилло, больше известной как «добрая Люси». Для портрета она использовала все драгоценности, которые имела. Ван Донген не мог завершить портрет из-за нехватки белой краски. С моей помощью он достиг намеченной цели.

На улице Дофин, рядом с Новым мостом, находился старый, ничем не примечательный бутик. Ставни всегда были закрыты, а входную дверь загораживали толстые доски. Все было грязным и создавало впечатление заброшенности. Тем не менее достаточно было постучать три раза, чтобы дверь открылась и наружу высунулась крупная кудрявая голова. Вас молчаливо оценивали, перед тем как позволить войти. В заведение пускали только знаменитых или, по крайней мере, известных людей.

Переступив порог, вы попадали в плохо освещенный зал, заполненный столами и стульями. Это был небольшой тайный ресторан, где можно было отведать невероятные блюда: паштеты, жаркое, пирожные с кремом... Все то, чего нигде не было! Привилегированные господа, которые посещали это по-настоящему чудесное место, кулинарное логово, с виду простое и доступное, прозвали его «Три сестры, три красивых попки». Естественно, по той причине, что держали этот ресторан три сестры — полные женщины, на первый взгляд типичные торговки с черного рынка.